MOBY. Саундтрек моей жизни - Моби

Затем он перешел к песне New Beats the House Грейхауса, и толпа просто с ума сошла. Вот в чем гениальность лучших диджеев: они берут простой, очевидный трек и делают его грандиозным. Они находят пластинки, которые остальные игнорируют, и дают нам понять, что мы все просто филистеры. Тони по очереди ставил две копии New Beats the House в течение пятнадцати минут; он взял этот монотонный электрохаусный трек и превратил его в экстатическое прославление жизни. Танцующие потели и дергались. Освещение было не очень крутым, звуковая система и вовсе едва тянула, но в тот момент во всем мире не было места лучше «Занзибара».

Когда Тони медленно перешел от New Beats the House к легкой недосказанности ритма Just Want Another Chance Риза, Джаред постучал мне по плечу.

– Он потрясающий, правда? – спросил он.

– Я так рад, что мы приехали, – восторженно ответил я. – Обожаю его.

– Хорошо. Пора уезжать.

Я был поражен. Играл Тони Хамфриз, и я вообще не хотел отсюда уходить. Никогда.

– Уезжать? – почти пропищал я.

– Да, мне в девять уже вставать и ехать на север штата, – объяснил Джаред.

Я огляделся.

– Где Роми?

– О, она останется тут. Ее кто-нибудь подвезет домой часов в шесть или семь утра.

Я очень хотел остаться и тоже поехать домой часов в шесть-семь утра, желательно – вместе с Роми. Я хотел ласкать ее на заднем сиденье машины по пути в ее квартиру в Вест-Виллидж и проснуться рядом с ней днем, уверенным в себе и не таким белым. Но вместо этого я ответил:

– Ладно, поехали.

Когда мы с Джаредом вышли на площадку, я сказал ему, что на меня несколько раз плюнули.

– Фу, отвратительно, – сказал он. – Можешь отчиститься?

– Думаю, нет. У меня нет салфеток.

– Ты уверен? Не хочу, чтобы мамина машина была в слюнях.

Я снял оплеванную футболку, свернул ее в комок и выкинул в мусорный контейнер на углу парковки «Занзибара». Мы вернулись в город, и Джаред припарковал машину возле своего дома.

– Ты пойдешь домой прямо так? Без футболки? – спросил он.

Я пожал плечами.

– Ну да, наверное.

Он задумался – возможно, над тем, не предложить ли мне одну из своих футболок, – но, в конце концов, просто сказал:

– Ладно, поговорим еще.

Я пошел домой. Было три часа ночи, я весь пропах сигаретным дымом, и на мне не было футболки. Нижний Манхэттен был полон пьяниц и любителей поклубиться, но они все обходили меня по широкой дуге. Если ты в 1990 году шел по Нью-Йорку с голым торсом, это значило, что ты сидишь на крэке: наркоманы продавали все, включая последнюю одежду, ради новой дозы.

Я тихо напевал про себя на ходу New Beats the House. Мне не терпелось поскорее добраться домой, включить свою аппаратуру и сочинить какой-нибудь трек, который Тони Хамфриз будет пятнадцать минут играть в «Занзибаре».

К лету 1990 года «Марс» превратился в место тусовки рэперов и наркодилеров. Дилеры заходили развязной походкой, заказывали бутылки шампанского и, напившись, совали мятые 20-долларовые бумажки диджеям, чтобы те играли Top Billin’ группы Audio Two или Raw Биг Дэдди Кейна. Наркодилеры приходили ватагами по десять-двадцать человек, и все они были вооружены, так что это были не просьбы, и я ни разу даже не подумал отказать. Когда звучали их любимые песни, наркодилеры отбрасывали свою браваду и на несколько минут превращались в счастливых детишек, подпевая Raw или Scenario.

Еще в «Марсе» собирались молодые негры и латиноамериканцы нетрадиционной ориентации из близлежащих районов. Они приходили в десять тридцать вечера, одетые в легкие вещи, и отплясывали вплоть до закрытия в четыре или пять утра. Им нравились популярные мелодичные хаусовые треки: A Promise, The Poem, Break 4 Love. Когда приходили наркодилеры и требовали хип-хоп, ребята-геи из пригорода выглядели обиженными и даже убитыми горем, но они все понимали. Продавцам крэка нельзя отказывать на улице, нельзя игнорировать их требования и в ночном клубе.

Было даже несколько песен, которые одинаково нравились и дилерам, и ребятам-геям: I’ll House You (Jungle Brothers), Let It Roll (Дуг Лэйзи) и практически все творчество группы De La Soul. Когда диджеи ставили эти песни, на танцполе царила практически идиллия.

Однажды в пятницу в полночь я работал на втором этаже, ставя хаус и хип-хоп, и тут по залу пробежала дрожь. Терренс, официант со второго этажа, подбежал ко мне с сияющими глазами и крикнул:

– Эй, Моби, Кейн здесь!

Я посмотрел на бар – там, словно полубог, стоял Биг Дэдди Кейн с бокалом шампанского в руке. Кейн и Раким были самыми большими звездами Манхэттена; все ставили их пластинки и восхищались ими. Раким, может быть, был чуть лучше как рэпер, но Кейн считался настоящим королем.

В предыдущие несколько месяцев в мою диджейскую кабинку заходили ребята из 3rd Bass, De La Soul и Ultramagnetic MCs. Они напивались, потом брали микрофоны; я ставил инструментальные вещи с обратных сторон синглов, и они читали под них фристайл. Я хотел, чтобы Кейн прочитал рэп под один из моих треков, так что взял в руку микрофон и попытался привлечь его внимание. Он лишь облокотился на стойку бара; со своей прической в стиле «фейд» и в льняном костюме он выглядел как Фрэнк Синатра от хип-хопа, только еще круче.

Через полчаса Кейн ушел, на выходе встретившись с Джо и Дэррилом из Run-DMC. Я глазам не мог поверить. Вот мы, простые смертные, видим трех крутейших рэперов Нью-Йорка, которые жмут друг другу руки в дверях зала. Run-DMC были самыми крутыми звездами хип-хопа на планете, но в 1990 году в Нью-Йорке их уважали совсем не так, как Кейна, Ракима или De La Soul. Несколькими месяцами ранее, впрочем, они выпустили на обратной стороне сингла трек Pause, и он в определенной мере восстановил доверие, утраченное из-за коммерческого успеха. Эту песню ставили Кларк Кент, Дюк оф Денмарк, Ред Алерт – в общем, ее полюбили, и она считалась вполне «санкционированной».

Дэррил прошел к диджейской кабинке и сказал:

– Йоу, парень, дай мне микрофон!

Я тут же послушался. У меня в сэмплере как раз был кусочек из The 900 Number, я поставил его, и он начал фристайл. Большинство рэперов во время фристайла говорят одно и то же – стандартные вещи типа «Oh shit!» или «Поднимаем руки высоко!», но Дэррил был уникумом. Он вырос на фристайле и был просто безупречен. Я перешел к барабанному лупу из Funky Drummer, и он потерялся в потоке – с каждой строчкой этот фристайл становился все круче. Зрители кричали, торговцы крэком плясали и размахивали в воздухе бутылками шампанского, даже сладенькие ребята-геи из Квинса весело улыбались. Потом я поставил инструментал Pause, и толпа просто взорвалась – это был его хит. Дэррил вспотел, в его глазах горел маниакальный огонек. Он исполнял свою партию из песни; зрители кричали и танцевали, я и сам начал танцевать и случайно задел вертушку.