MOBY. Саундтрек моей жизни - Моби

– Привет, извините, – вежливо сказал я диджею, – вы не знаете, что такое редкий грув?

Он уставился на меня.

– Что?

– Редкий грув. Это жанр такой… вы знаете, что это?

– Конечно, знаю, – сказал он с явным отвращением к моему невежеству. Выйдя из-за вертушек, он провел меня в самый дальний уголок магазина. – Вот, – сказал он, показывая на отдел фанка и соула.

– О, значит, редкий грув – это фанк и соул? – спросил я.

– Вроде того, – ответил он и ушел.

У меня на самом деле было немало пластинок Джеймса Брауна и несколько старых записей северного соула. Хватит ли мне этого? Сегодня мне должны были заплатить 100 долларов, так что я вполне мог купить пластинок с редким грувом на 100 долларов. Я просмотрел ряды пластинок: Isley Brothers, The Meters, Funkadelic. Все эти альбомы у меня уже были. Я что, сам того не зная, уже стал диджеем в жанре редкого грува? Я купил несколько малоизвестных фанковых компиляций и пошел домой, практически уверенный в том, что поставлю нужную музыку и сохраню работу.

В три часа утра я сидел на крыше «Марса» и играл песню Лин Коллинз. Ночь была теплая и ветреная; я приклеил четвертаки к звукоснимателям, чтобы их не сдуло с пластинок. Фли и Энтони из Red Hot Chili Peppers встали передо мной и пьяно уставились на пластинку, которую я играл.

– Это клево, – сказал Фли. – Что это?

– Лин Коллинз, – авторитетно заявил я. – Это редкий грув.

– Что такое редкий грув? – заплетающимся языком спросил он, слегка покачиваясь; Энтони уже куда-то оттащила красивая девушка с высветленными волосами.

– Ну, фанк и соул, – сказал я. – Наверное.

– Клево. О, я Фли.

Он протянул мне руку, я пожал ее.

– Привет, я Моби.

Он кивнул и отошел. Песня Лин Коллинз закончилась, и я поставил Cissy Strut группы The Meters. Люди на крыше зааплодировали, а Фли и Энтони пустились в пьяные танцы со своими подружками. Юки вышел на крышу, увидел танцующих и улыбнулся мне. Похоже, в этот раз меня тоже не уволят.

Я посмотрел на часы. Через четыре часа мне уже нужно было быть в пути на Мартас-Винъярд: я собирался поехать с моей «временами все еще девушкой» Джанет и несколькими ее друзьями на ретрит[6], организованный «Братством христиан в университетах и школах». Я буду спать на двухъярусных кроватях с другими мужчинами-христианами, а Джанет – с женщинами, в другом конце ретрит-центра. Во время христианского ретрита все должны были выполнять какую-то работу, и я уже подписался мыть посуду.

Но сейчас я играл редкий грув на крыше «Марса». Снова подошел Фли.

– Офигенная песня, чувак! – воскликнул он и снова пожал мне руку. Я решил, что сыграю что-нибудь более очевидное, так что поставил Thank You (Falettinme Be Mice Elf Again) группы Sly and the Family Stone. Подошел Расселл Симмонс из Def Jam, пошатываясь и опираясь на пьяную модель-азиатку на высоких каблуках. Расселл подписал и продюсировал Run-DMC и LL Cool J. Он был легендой, и именно он одобрительно кивнул мне за то, что я поставил пластинку Слая Стоуна. Юки улыбался, Расселл Симмонс кивал, Фли и Энтони танцевали, а над рекой Гудзон дул теплый ночной ветер.

В «Марсе» переставали продавать спиртное в четыре утра, но музыка иногда шла еще целый час; на шум никто и никогда не жаловался, потому что в Мясницком районе и даже поблизости от него просто никто не жил. Полиция держалась подальше от окрестностей «Марса», за исключением случаев, когда кого-то зарежут или подстрелят. Около половины пятого утра, на рассвете, я сыграл последнюю песню, For the Love of You группы Isley Brothers. На крыше к тому времени осталось двадцать или тридцать пьяниц; некоторые из них закончили свою ночь медленным танцем под Isley. Я собрал пластинки и спустился вниз за гонораром.

Забрав 100 долларов, я отправился домой, как всегда, толкая пластинки на скейте. Если я смогу провезти скейт девять кварталов до своего дома на углу Четырнадцатой улицы и Третьей авеню, то сэкономлю 10 долларов на такси. Солнце поднималось над горизонтом, и Четырнадцатая улица пошла длинными оранжевыми полосами света. Мясники уже принимались за работу, разгружая говяжьи и бараньи туши, а я ехал мимо них на скейте. Я прочитал про себя маленькую молитву за всех мертвых животных. «Простите», – подумал я, смотря, как мясник заходит в холодильный склад с мертвой свиньей на плече. «Простите».

Мой скейт въехал в лужицу крови. Как я могу смотреть на этот ужас – все эти мертвые тела животных, которые бросают туда-сюда, – когда мое лицо освещено утренним солнцем, и я только что провел идеальную ночь, играя пластинки на крыше «Марса»? Толкая скейт через еще одну лужицу крови, я поклялся про себя: «Покончить со страданиями животных – вот что будет делом всей моей жизни, что бы ни случилось».

В конце концов я добрался домой, убрал пластинки и пятьдесят минут поспал. Будильник сработал в семь часов; я, покачиваясь, выбрался из кровати, сделал бутерброд с желе и арахисовым маслом, схватил рюкзак и поехал на вокзал Гранд-Централ. Я вышел из электрички в Гринвиче и увидел Джанет, которая ждала возле красной «БМВ», купленной отцом на ее восемнадцатилетие.

– Привет, мистер диджей, – сказала она, когда я спустился с платформы. – Я и не думала, что ты на самом деле приедешь.

– Я очень устал, – только и ответил я. Сев в машину, я оглянулся: на заднем сиденье плечом к плечу сидели три семнадцатилетние блондинки и улыбались мне. Они были одеты в шорты цвета хаки, кроссовки «Эсприт» и футболки мягких пастельных цветов.

– Привет, я Моби, – сказал я. – Надеюсь, вам не покажется это слишком грубым, но я попробую в пути поспать.

Они вежливо улыбнулись, и одна из них ответила:

– Давайте помолимся, прежде чем ехать.

Мы склонили головы, и она сказала:

– Боже, спасибо тебе за время, которое мы проведем вместе, и спасибо тебе за возможность узнать тебя лучше. Пожалуйста, присматривай за нами в этом приключении. Во имя твоего сына, аминь.

Через пять часов мы пересели на паром, который ходил из Вудс-Хоула на Мартас-Винъярд. Три девушки-христианки сели в кружок и стали молиться, закрыв глаза. Их светлые волосы блестели на солнце, а небо было бескрайне-синим; тут и там на нем виднелись белые как кость облака. Когда паром остановился, Джанет спросила:

– Как у тебя дела, Моби?

– Нормально, – сказал я; мои глаза были красными и сильно чесались. – Очень устал.

Я немного подремал на шоссе I-95, но за последние тридцать шесть часов я спал в общей сложности примерно семьдесят пять минут.

Мы все собрались возле пристани парома в Винъярдской гавани. Рядом с несколькими пассажирскими фургончиками стоял один из лидеров нашей христианской группы, но не тот, которого я ждал. Парень, которого я предполагал увидеть, был невысоким, темноволосым и заурядным, но считал себя по меньшей мере бывшей моделью Ralph Lauren. Он чуть не потерял работу в прошлом году, когда обнаружилось, что он спит с несколькими девушками-христианками, чей духовный рост был вверен ему. Но после слезливой mea culpa ему разрешили сохранить и работу, и дом. Я обрадовался, что, по крайней мере, на ретрите в Мартас-Винъярд этого благочестивого волокиты не будет.