Любовник смерти - Борис Акунин

Она не обманула, коснулась его устами и сразудавай выталкивать:

— Беги к Синюхину. Сам видишь, каковКнязь бешеный стал.

Сенька шёл от её дома и осторожненько,мизинцем, трогал губы — ишь ты, будто огнём горят. Сама Смерть облобызала!

Что Скорик к каляке не попал — не его вина, нато свои причины имелись.

Он чести по чести прямиком от Смертьиного домаотправился в Подколокольный переулок, где Ерошенковская ночлежка. В ней поверхуквартеры с нумерами, там по ночам до тыщи народу ухо давит, а внизу, подземлёй, глубоченные подвалы, и там тоже живут: крохали, которые краденое платьеперешивают, нищие из тех что победней, и каляки тоже там селятся. Каляки —народ сильно пьющий, но все же не до последней крайности, потому что им нужноперо в руке удержать и слова на бумаге правильно сложить. Промысел у них такой— для неграмотных письма и слезницы калякать, а кто умеет, то и прошения.Оплата по длине: за страницу пятак, за две девять копеек с грошиком, за три —тринадцать.

Путь с Яузского бульвара до Ерохи(Ерошенковский дом так обычно звали) был недальний, а только не попал Скорик,куда шёл.

Когда из-за угла в Подколокольный вышел (уж ивход в Ероху было видать), углядел Сенька такое, что к месту прилип.

Рядом с Михейкой Филином, держа его за плечо,стоял коротышка в клетчатой паре и котелке — тот самый китаеза, у которогоСенька неделю назад зеленые бусы стырил. Такого раз увидишь — не позабудешь.Щеки толстые, цвета спелой репы, глазёнки узкие, нос тупенький, однако сгорбинкой.

Филин держал себя спокойно, зубы скалил. Ачего ему бояться? За спиной у китайца (ему-то, дурню, невдомёк) хитровскиепацаны стояли, двое. Михейка заметил Скорика, подмигнул: жди, мол, щас потехабудет.

Как было на такое не посмотреть?

Подошёл Сенька поближе, чтоб слышно было,остановился.

Слышит, китаеза спрашивает (говор чудной, нопонять можно):

— Фирин-кун, гдзе твой товарись? Которыйбыстро бегар. Такой худзенький, ворос дзёртый, градза серые, нос сконопуськами?

Надо же, всё запомнил, нехристь, дажеконопушки. И, главное, как это он Михейку отыскал? Должно быть, забрёл наХитровку и увидел по случайности.

Но здесь Сенька заметил в руке у китайцастарый картузишко с треснутым козырьком. Ну, ушлый! Это он не просто так сюдаприпёрся, а нарочно, бусы свои отыскать. Смикитил, что парни с Хитровки были(или, может, извозчики подсказали, у тех-то глаз намётанный), порыскал тут исцапал Филина. Михейка грамоте не обучен, так он на всех своих шмотках, чтоб неспёрли, филина рисует. Вот и дорисовался. Надо думать, азиатец походил собронённым на Сретенке картузом, поспрошал — чей такой. Вызнал на свою голову.Ох, лучше бы косоглазому сюда не ходить и Филина за рукав не держать. Наваляютему сейчас по круглой, как блин, морде.

Михейка в ответ:

— Какой такой “товарись”? Ты чё, ходя,редьки китайской обожрался? Впервой тебя вижу.

Красовался Филин перед пацанами — ясно.

Китаец помахал картузом.

— А это сьто? Сьто за птитька?

И пальцем в подкладку тычет.

А что толку? Сейчас за шарики этисемидесятикопеечные накидают китаезе по рылу, вот и весь прибыток. Даже жалкостало. Пика, шустрый пацан с Подкопаевского, уж за спиной у баклана начетвереньки встал. Сейчас пихнёт Филин жёлтощёкого, и пойдёт потеха. Без штановуйдёт, да ещё зубы-ребра пересчитают.

С площади и из переулка глядели зеваки,скалились. Прошёл было по краю рынка Будочник с газетой в руках, погляделповерх серого листа, зевнул, дальше потопал. Обыкновенное дело, когда бакланачистят. А не лезь, куда не звали.

— Ой, не пугайте меня, дяденька, не то япортки намочу, — снасмешничал Филин. — А за картузик благодарствуйте.Поклон вам за него и ещё вот — от мово щедрого сердца.

И как врежет китайцу в зубы!

Или, лучше сказать, нацелил в зубы, толькокосоглазый присел, и Михейкин кулак по пустому месту пришёлся, а сам Филин отзамаха весь завернулся. Тут китаец двинул разом правой рукой и левой ногой:ладонью Михейке по затылку (легонько, но Михейка носом в пыль зарылся и осталсялежать), а каблуком Пике в ухо. Пика тоже растянулся, а третий пацан, постаршеПики, клика ему Сверло, хотел было шустрого басурмана кастетом достать — и тожепо воздуху попал. Китаёза в сторонку скакнул, хлобысть Сверлу носком ботинка вподбородок (это ж надо так ноги задирать!) — тот навзничь запрокинулся.

Коротко говоря, зеваки рты разинуть не успели,а уж все трое пацанов, что собирались баклана китайского чистить, лежатвповалку и вставать не спешат.

Покачали люди головами на этакое диво и пошлисебе дальше. А китаец над Михейкой присел, за ухо взял.

— Нехоросё, — говорит, —Фирин-кун. Софусем нехоросё. Гдзе тётки?

Михейка затрясся весь — уж не понарошку, авсерьёз.

— Не знаю никаких тёток!Мамкой-покойницей! Господом Исусом!

Китаец ему ухо немножко крутанул и разъяснил:

— Сярики, зерёные, на нитотьке. В узеркебыри.

А Филин возьми и крикни:

— Не я это, это Сенька Скорик! Ай, ухобольно! Вон он, Сенька!

Ну иуда! Простого ухокрута и того не снёс! Егобы дяде Зот Ларионычу в обучение!

Китаец повернулся, куда Филин показывал, иувидел Сеньку.

Встал, нерусский человек, и пошёл на Скорика —мягкo так, по-кошачьему.

— Сенька-кун, — говорит, —бегачь не надо. Сегодня у меня не гэта, сьтибреты — догоню.

И на штиблеты свои показывает. Мол, нешлёпанцы, не споткнусь, как давеча.

Но Сенька, конечно, всё равно побежал. Хоть изарекался зайцем бегать, но такая уж у него, видно, теперь образовалась планида— почём зря подмётки драть. Не хошь по рылу — гони кобылу.

Теперь побегать пришлось не в пример противпрошлонедельного. Сначала пролетел Скорик по всему Подколокольному, потом поПодкопаю, по Трехсвятке, по Хитровскому, через площадь, снова свернул вПодколокольный.

Отмахивал Сенька шустро, как только каблуки неотлетели, но китаец не отставал, да ещё, пузырь толстомордый, на ходууговаривал:

— Сенька-кун, не беги, упадёсь,рассибёсься.

И даже не запыхался нисколько, а из Скорикауже последний дух выходил.