Соль и пламя. Вестница - Татьяна Зингер

Ну а потом папаша запил, спасаясь от несправедливости в стакане с разбавленной водкой, и о Словах более не вспоминал. И я о них позабыла: когда до одури охота кушать, об ином думать не получается.

Теперь же я обложилась книгами с верхней полки первого стеллажа (лучше смотреть по порядку, чтобы не запутаться), листала их, но не находила ни единой буквы, которая загорелась бы, заставила бы обратить на себя внимание.

Бесполезно. Солнце высоко поднялось над гарнизоном, и первый колокол оповестил о завтраке.

Что я делала неправильно?

Злые слезы подступали к глазам. И когда первая слезинка, скатившись по щеке, рухнула на страницу, внизу той высветилось золотым. В глазах начало рябить; текст расплылся, чтобы собраться воедино. Внутри меня что-то зажглось, и я прочла простое: «Рана». И тотчас почувствовала опустошающую усталость, словно одно Слово высосало из меня весь дух.

Я отложила книгу, потерла кулаками глаза.

Позже я продолжу вчитываться. Ослепну, но не сдамся.

А сейчас меня ожидает хозяин Дома утех.

* * *

Без аппетита я впихнула в себя вязкую, скрипучую на зубах кашу. Голодная жизнь научила простому правилу: предлагают – бери и не выпендривайся. Следуя этому же правилу, я умыкнула из столовой ложку. Нутром чуяла – пригодится.

Дом утех, одноэтажный, сложенный абы как, был по-солдатски прост и пуст: общая зала ожидания, дверь справа, ведущая в жилые помещения, да с десяток комнатушек, где по вечерам девушки обслуживали клиентов. Утешительницы изредка выбредали наружу: одинаково понурые, неразговорчивые, одетые в наглухо закрытые платья из грубой ткани. И чем тут наслаждаться? Продажные девицы в трущобах и то аппетитнее, у них хотя б от дурманящих трав глаза блестят да тела зазывно изгибаются. Эти же производили, мягко говоря, удручающее впечатление. Со мной не здоровались, не глядели даже в мою сторону, будто я была не одной из них, а чем-то посторонним, нежелательным.

Мне велели ждать у входа, но я не удержалась от соблазна заглянуть за одну из дверей.

Кровать, стул, и все. Ну, правильно, а большего и не требуется. Окна занавешены красными шторами, оттого в комнате затаился кровавый полумрак. Я, отдернув шторы, впустила солнечный свет, и тот высветил желтым все трещинки, неровности. Пыль, осевшую серым саваном. Залатанное белье с въевшимися пятнами. Всю таинственность комнатушка разом потеряла.

– Вот ты где, – донеслось с порога. – Нравится?

Мужчина был плюгав, несимпатичен, а верхнюю губу его украшала жирная бородавка, похожая на мохнатую муху. Но он так приветливо улыбался, а у глаз его плясали лучики морщин, что казался приятным. Не злым.

Может, с ним удастся договориться?..

– Терпимо, – сказала я, занавешивая окна.

– Не против пообщаться в более душевной обстановке?

Видимо, даже хозяин не считал Дом утех чем-то приятным, потому как вывел меня наружу. Погода располагала: солнце слепило, но не жарило; по небу плыли молочные облака, и в их очертаниях проглядывались самые нелепые вещи. То скачущая лошадь, то человеческий профиль, то куча чего-то, что напомнило мне, напрочь лишенной фантазии, навоз. Хозяин взял меня под ручку – не нагло, а скорее вежливо, как в верхней части Янга надушенные мужчины ходят с женщинами в пышных платьях. Но мне не нравилась бесцеремонность чужого касания, потому я ерзала и нервно вела плечом.

«Привыкай», – говорила самой себе.

Если он почует неприязнь – ни за что не войдет в положение.

– Не волнуйся, Тая, – сказал хозяин, спрятавшись в тени молодой яблони, которая невесть как очутилась посреди гарнизона. – Твою подноготную я уже выведал. Кража? М-да, неужто нынче за столь смешные преступления симпатичных особ готовы навеки упечь в каменную клетку?

Я слушала вполуха, а взгляд зацепился за бородавку, которая двигалась, когда хозяин открывал рот.

– Хорошо, что ты прибилась к нам, уж я своих девочек в обиду никому не дам. – Хозяин погладил меня по предплечью. – Видела, в каких они одеждах ходят? – Я кивнула, припомнив платья, за которыми не разглядеть тел. – Это чтоб ни у кого дурных помыслов не возникло. Мои девочки живут непосредственно в Доме, особо по казармам не разгуливают. Готовят сами, стирают и убирают тоже. Все на их хрупких плечиках. И, к моей чести, у нас ухоженнее, чем в остальных женских бараках.

Он гордился «своими девочками», аж грудь выпятил. А бородавка-муха все никак не могла оторвать свое жирное тельце от губы. Мне до дрожи захотелось отколупать ее. Я почесала в волосах – всегда чешусь, когда волнуюсь, – подавила назойливый порыв.

– Все отношения – в строго определенное время, иначе – ни-ни. Деньги не бери и мужчин без моего ведома не принимай. Ясно?

– Да, но…

– Умница девочка. – Хозяин перебил меня и ласково улыбнулся. – Я не ошибаюсь, в тебе есть что-то от рынди?

Вообще, я родилась в семье истинных рынди, светловолосых и крупных. Жизнь впроголодь истощила их, но не отняла природной массивности. Женщины Затопленного города доставали мамаше до плеча. Кулак папаши был с голову младенца. И хоть в резких чертах лица их дочери угадывались родительские корни, но темные волосы, каких не встретить у чистокровных рынди, да небольшой рост делали меня чужачкой. В детстве мамаша с папашей убеждали меня, что лишь один рынди из тысячи таков. Что мне передалась кровь бабки, которая служила при храме богов, и что я научусь читать Слова.

Но потом папаша запил. Ум его затуманился, и он, наслушавшись насмешек от пьяниц-товарищей, взялся обвинять мамашу в кровосмешении.

«Никакая она не мудрая! – плевался он вонючей слюной и пытался словить меня за шиворот, чтобы отвесить пинок. – Обычный выродок, которого я вынужден кормить из своего кошеля!»

Мамаша рыдала ночами, до хрипоты спорила с папашей. Но, повзрослев, я перестала верить, что мне предначертано стать кем-то особенным. Я нагуляна с человеческим мужчиной, потому такая, какая есть.

– Да, – призналась сейчас. – Моя мама – рынди.

И представила, как муха-бородавка, жужжа, улетает с лица хозяина.

– Так и знал! Рынди в моем ведении не бывало. – Хозяин обрадовался, и в голосе его проскользнула нотка удовольствия. – Аж любопытно, каковы вы в постели, а? Ну-с, – он ударил в ладоши, – узнаю из уст довольных солдат. Я буду рад принять тебя в нашу семью, Тая. Хочешь что-то спросить?

– Вообще-то я… – замялась. – Хотела попросить вас не брать меня в утешительницы. Мне, если честно, до одури не…

– Неприятно? – понимающе закончил хозяин, ухмыляясь. – Не хочется касаться грязных мужланов?

Я опустила взгляд. Хозяин зашипел как змей, и от былого благодушия не осталось и следа.

– Ты уже подчинена мне. Ослушание – смерть. Сбежишь – отыщу и лично выпотрошу. Неужели ж ты думаешь, что такая нужна хоть кому-то? – Он сжал пальцы на моем запястье. – Я буду за тобой наблюдать, Тая. Ты – слишком дорогой товар, чтобы отдать тебя кому-то другому.