Жена для Главы Ковена - Анна Алора

И лорд с удивлением подумал, что сегодня его, пожалуй, в лес не тянуло от слова совсем. А тянуло его к ней, этой невообразимо прелестной девушке, которая занимала все его мысли.

Он повернулся и отправился дальше. Мужчина не замечал, что ходит кругами, и только нарезав четвертый, немного пришел в себя и заметил, что вот мимо этой беседки он точно уже проходил.

Да, эта беседка…

Таящаяся в уединенном уголке парка, обвитая лозой дикого винограда, который плодоносил чуть не до зимы.

Темно-багровые его листья тихо шуршали, когда их касался легкий ветерок.

Лорд остановился как вкопанный.

– Как странно работает подсознание. Надо же было прийти именно сюда… – Кивали удивленно покачал головой.

Как раз за ней росли и открывали ранним утром свои нежные розовато-сиреневые лепестки махровые розы Пепельника, редчайшие в этих краях.

Их еще называли рассветники. Они раскрывали свои бутоны всего на пару часов, и как только солнце поднималось чуть выше горизонта, спешили собрать роскошные соцветия и спрятаться до следующего рассвета.

Розы Пепельника сажали в день свадьбы влюбленной пары магов, и они цвели, радуя пару долгое время.

Когда же кто-то из магов, связанных узами брака, покидал этот мир, куст темнел, цветы осыпались, и оставались только голые, сухие ветви, будто обсыпанные пеплом.

Мужчина долгое время не приходил сюда. Зачем? Он знал, что увидит.

Голые, обгорелые ветки. Осыпавшиеся и давно обратившиеся в пыль листья.

Кивали вошел в беседку, и лег на простую деревянную скамейку, покрытую лаком, потертую от времени, кое-где в трещинках, но от этого еще более уютную.

Мужчина закрыл глаза, и увидел тот день как наяву.

Двенадцать лет назад они пришли сюда, молодые, сияющие и взволнованные. Лоранс своими руками придерживала куст Пепепельника, стараясь, чтобы тот стоял прямо, а он небольшой садовой лопатой засыпал его свежей, удобренной землей. Как он потом аккуратно утрамбовывал ее лопатой, стараясь не повредить нежные еще побеги розы.

И скамейка, и сама беседка были новые, специально поставленные для такого случая. Скамейка блестела от свежего лака, и, казалось, в этот день все сияло вокруг.

Боль, уже привычная боль сжала сердце. Сжала, и потихоньку отпустила.

Кивали положил руки под голову и вдохнул теплый ночной воздух.

Он пах летом и медом.

Никем не тревожимые более, клерии смело расправили лепестки и приготовили свои жгучие стрекала. Ночь засияла точками мягкого белого света, который стал неожиданно блекнуть и вскоре пропал совсем.

Приближался рассвет.

В этой части Лотании рассвет, как и закат, наступал практически молниеносно.

Кивали проснулся от звонких птичьих голосов и сел, растирая затекшее тело. Деревянная скамейка определенно не тот вид постели, которую он предпочитал. Однако во времена юности молодому магу приходилось ночевать и в куда худших условиях.

Мужчина с удовольствием потянулся, будто раскрываясь навстречу новому дню, и глубоко вдохнул свежий утренний воздух.

Его ноздрей коснулся слабый нежный аромат. Такой знакомый и давно забытый.

Не может быть!

Кивали Сияющий резко поднялся и вышел из беседки. Он медленно повернул направо, и остановился, неверяще глядя.

Старый засохший куст дал тоненький зеленый побег, и на нем открывала нежные розово-сиреневые лепестки роза Пепельника.

Сети Лована, слишком долго жила в доме Кивали, и лучше всех домочадцев понимала, насколько нехарактерно поведение лорда.

С того момента, как в доме появилась девушка с серыми глазами, он был сам не свой.

Сначала Лована подумала, что Кивали Сияющего настолько потрясло происшествие с дочерью.

– Ой, и не мудрено! Без жены остался, а ну как и без ребенка… – у сети защемило сердце, она сразу забыла про девушку. На глаза навернулись слезы.

Она знала, какое это горе потерять ребенка. На пожилую женщину нахлынули воспоминания. Вот мальчишка, веселый и озорной, как довольный жизнью котенок, бежит ей навстречу. Его непокорные рыжие вихры торчат во все стороны, как не старалась Лована приладить их.

С утра, бывало, причешет сынка, намочит жесткие волосы сиропом солнечника, так хоть на ребенка похож становился.

Да надолго этакой красоты не хватало.

Мальчишки. Носятся как чумные, бои устраивают понарошные. Кто за мага Огня, кто за мага Земли, а кто и за мага Перемещений.

Перепачкаются, перемажутся, растреплются все.

Да еще и штанишки с камзольчиком, бывало, в хлам превратят.

Уж ругала она сына, ругала.

Да что там.

Мальчишки.

Дорого бы дала сейчас сети Лована за возможность стирать да чинить замараную и порванную одежду сына.

За возможность расчесывать жесткой щеткой торчащие рыжие вихры.

Она тяжело опустилась на диван.

Лована давно запретила себе эти воспоминания, которые жгли огнем и разрывали сердце.

Прошло пятнадцать лет.

– Целый пятнадцать лет! – ужаснулась сети Лована. Сердце закололо. Она прижала руки к груди и зарыдала в голос.

Пятнадцать лет с тех пор, как веселый рыжий мальчишка пропал.

Когда после игры с друзьями он не вернулся домой, Лована сначала удивилась, потом разозлилась, а потом в ее сердце закралась тревога.

Лакко всегда был послушным мальчиком, отрадой ее одиноких дней. Улыбчивый, милый ребенок. Все вокруг его любили, и даже незнакомые люди сразу чувствовали расположение к нему, только раз увидев.

Никто, никто на свете не мог бы причинить ему зла!

Тогда на ужин Лована приготовила любимое блюдо сына – пирожки с запеченным паштетом из лесных грибов и орехов.

Простое, сытное, вкусное.

Пирожки лежали на блюде, только что вытащенные из печи. Они были такие румяные, как щечки ее мальчика. Вкусный парок поднимался над блюдом и манил скорее взять пирожок в рот.

– Где же мальчик мой, где?! – сердце матери билось, предчувствуя беду.

Лована не смогла больше оставаться на месте и ждать. Она накрыла блюдо прозрачной крышкой, сохраняющей тепло и свежесть приготовленной еды.

Накинула на темные волнистые, еще без всяких признаков седины волосы, легкую шаль и быстрым шагом, почти бегом вышла из дома.

Она знала, где обычно играли дети. Уединенная поляна, за последним рядом домов, совсем рядом с лесом. Хорошее место.

Только сейчас там было пусто и тихо. Истоптанная детскими ногами трава будто отряхивалась от приставшей земли, выпрямляясь и покачиваясь на ветру.