Гуд бай, Арктика!.. - Марина Москвина

Нам еще предстояло увидеть бухту Вирго и — северо-западнее Шпицбергена — утонувший в тумане остров Данскоя, откуда летом 1897 года воздухоплаватель Саломон Андре с двумя молодыми спутниками поднялся на ослепительно-разноцветном шелковом воздушном шаре по имени «Орел», развернул три паруса, на лед сбросил тормозные канаты — гайдропы, скинул лишний балласт и взлетел в облачное небо Шпицбергена.

Шар был не просто красив, он был прекрасен. Саломон Андре глядел на этот сказочный летучий корабль (сам король Швеции финансировал его!), и ему казалось, что на таком чуде можно полететь на Луну и ничего с тобой не будет. Поэтому они спокойно сели в гондолу, сплетенную из тростника и пенькового троса, и полетели навстречу своей гибели.

О чем он думал, этот авантюрист, мечтатель и бывший чертежник? Он рассчитывал, что доберется до Северного полюса, даже пролетит над ним и отправится дальше, сбросив пробковый буй, обтянутый медной проволокой, похожим на сосновую шишку, в котором будет его послание миру: «Мы на полюсе!» И в родной Стокгольм отошлет четверку почтовых сизарей с письмами королю, парламенту, географам и семье: «All is well!», «Прекрасная погода!», «Чудесный горизонтальный полет!», «Состояние духа превосходное!», что вот они, парят над самой северной точкой земли, смотрят вниз на ледяное великолепие, сейчас выпьют по кружечке кофе и вернутся домой.

Так они и пропали, растаяли оранжевой точкой в бездонных арктических небесах. И только тридцать три года спустя норвежская научная экспедиция, следовавшая, как и мы, из Ню-Олесунна, примерно в тридцати милях к востоку от Северо-Восточной Земли, на острове Белый, обнаружила останки экипажа «Орла», их вещи, снаряжение, дробовики, одежду, теодолит, лодочный багор из латуни, в хорошем состоянии тридцатитрехлетний примус и тяжеленную пачку книг, которую они тащили на санях целый месяц по дрейфующим льдам… А главное — фотоаппарат и стеклянные негативы в полной сохранности с кадрами окончательного приводнения «Орла» на льдины Полярного моря.

Нашли и дневник Андре, где было написано:

«Довольно-таки странное чувство парить над Полярным морем. Первым пролетать здесь на воздушном шаре. Сочтут ли нас сумасшедшими или последуют нашему примеру? Не стану отрицать, что все трое мы испытываем горделивое чувство. Мы считаем, что спокойно можем принять смерть, сделав то, что мы сделали».

После исчезновения Андре к полюсу снарядил экспедицию американский журналист и путешественник Уолтер Уэллман — на аэростате с пропеллером и мотором. Подобные аэростаты в войну защищали небо Москвы от фашистских самолетов. Уэллман отказался от парусов Андре, зато гайдропы плотно набил мясом и колбасой. По мере продвижения концы гайдропов волочились по ледяным полям и по кусочку отрывались вместе с колбасой, чтобы в случае аварии участники экспедиции, когда в точности тем путем, которым летели ТУДА, побредут обратно, находили по дороге и съедали содержимое своих гайдропов[2].

Сдается мне, первый полет на дирижабле в Арктике оказался бы удачней и не завершился бы через пару часов на соседнем острове, если бы Уэллману составил компанию мой хороший знакомый, старейший русский воздухоплаватель Иван Александрович Шагин, с которым посчастливилось мне точь-в-точь на таком аэростате, только без мотора — потертом, залатанном, марки КАН-640, со звездой на боку — в открытой корзине, сплетенной из ивового прута, подняться над городом Рыльском.

Шагин знал досконально, как строится аэростат, как пилотируется. В ночь и в туман, когда видимость ноль, он благополучно сажал аэростаты на землю, поднимался в открытой гондоле выше десяти тысяч метров, сутками находился в полете в двадцатиградусный мороз… Думаю, свои подвиги он совершал не без дальнего прицела — может, у Ивана Александровича была тайная мысль покорить Северный полюс на аэростате без мотора?

— Это были великие люди, — говорил Леня, подплывая к поселку Ню-Олесунн, раскинувшемуся на побережье залива Кингсбей. — Великие мастодонты, мамонты, прокладывающие лыжню для нас, в общем-то, туристов, в этих заповедных местах. Ты знаешь, что существует такой эффект — «идущего по следу»? Причем это не мистика, не фантастика, я читал в книге одного профессора-анатома. Человек, ступающий по чьим-то следам, может ощутить энергетическую связь с первопроходцем.

И правда, волею случая оказавшись в этих краях, мы сроднились со всеми, кто тут прошагал, проплыл, пролетел. Когда-то Леня придумал историю про Людей, Живущих в Хоботах, про тихих и слабых голых людей. Однажды они забрались в хоботы слонов и остались там навсегда. Слон для них — невыразимое расширение Вселенной, наполняющее легкие вечным воздухом, словно воскрешая, могучая сила, управляющая человеком без его ведома. Куда слон — туда и он. Вот он учит человека срывать бананы в Африке, вот они вместе играют на скрипке, а вот этого слон увлек в безмолвную ледяную пустыню и он стал первопроходцем Севера!

— Помнишь мою картину, — спросил Леня, — как огромный слон, весь в сосульках, идет между торосами, а из его хобота торчит голова в шапке, в зубах — флаг, который этот ЖВХ несет на Северный полюс? Это был Фредерик Кук, Роберт Пири, Руаль Амундсен… А может, Саломон Андре, а слон — огромный воздушный шар, влекущий его к Северному полюсу, в бесконечность, в бессмертие!

Мы бросили якорь возле маленького поселения Ню-Олесунна, одного из самых что ни на есть северных на Земле — во всяком случае, в 1917 году здесь была открыта наисевернейшая угольная шахта в мире, севернее некуда.

Хотя — это как посмотреть.

Когда мы только собирались на Шпицберген, писатель Дина Рубина прислала мне письмо:

Слева, на берегу залива, за крошечным палисадником замер паровозик с вагонетками. Когда-то он усердно трудился на угольных копях, таскал по разрушенной железной дороге холодные черные куски угля в порт из ближайших штолен. Сами штольни, давно засыпанные, высились мрачными курганами, из земли торчали ржавые железки, палки, разбитые бочки и чугунные печи. Меховым оранжево-зеленым покрывалом мхи и лишайники маскировали раны земли.