Белый ворон - Ольга Игоревна Елисеева

Михаил Семёнович встал, потому что при таких словах императора не полагалось сидеть.

— Ваше величество, не должны извиняться.

— Должен, — кротко остановил его царь. — Сядьте же вы, наконец. Я всегда уважал вашего батюшку. И всегда питал надежду, что сын такого выдающегося дипломата станет незаурядным полководцем. Вы неизменно её оправдывали. Но подумайте, что было бы, если бы я удовлетворил просьбу Бернадота и вверил вам русский корпус в Дании? Да, Винценгероде глуп, но он получал приказы от меня. Вы же, займи его место, сочли бы себя обязанным шведскому кронпринцу. Как ныне обязаны Веллингтону. Разве это даёт свободу рук?

— Ваше величество сомневается в моей верности? — оскорбился Воронцов. — Разве я дал повод думать, что могу исполнять чьи-либо иные приказы, кроме ваших?

— Однако согласитесь, вы в щекотливом положении.

«А кто меня в него поставил?» — внутренне возмутился граф.

— Вас поставил в него ваш друг герцог Веллингтон, — без труда угадав ход его мыслей, отозвался государь. — И не без умысла, полагаю. Я могу хотеть видеть человека на той или иной должности или не видеть на ней. И это вовсе не будет объясняться моей немилостью. Тысячи веских причин побуждают нас делать выбор. Выбор в вашу пользу всегда происходит помимо моей воли. Мне это досадно. А вас должно настораживать. Возможно, те, кого вы считаете друзьями, лишь пытаются использовать вас, а потом подставить под удар.

Михаил не понимал, чего от него хотят. Признания, что люди, годами помогавшие ему, плохи?

— Герцог Веллингтон никогда не понуждал меня делать ничего противного интересам вашего величества.

Император выдержал паузу.

— А откуда вам, господин граф, могут быть известны интересы моего величества?

Этим он сразу продемонстрировал дистанцию между ними. Воронцову показалось, что его одним жестом отодвинули от стола к двери. Государь не ожидал, что собеседник найдётся.

— Полагаю, они ни в чём не противоположны интересам России.

Александр сухо усмехнулся.

— А кто дал вам право судить об интересах России, генерал?

«А кто лишал меня этого права?» — мысленно огрызнулся Воронцов.

Император поймал его взгляд на своём мундире и поморщился. Никто из них не понимает! Даже самые умные. Александр Павлович сшил себе прусскую и австрийскую форму, чтобы сделать приятное союзникам и ещё больше привязать их сердца. Помнится, в 1815 году, здесь в Париже, они с императором Францем и королём Фридрихом Вильгельмом вообще обменялись свитами, адъютантами и штабами, чтобы всем продемонстрировать сердечное согласие. Русские вознегодовали. По какому трагическому стечению обстоятельств то, что приводит в восторг союзников, ненавистно его собственным подданным?

— Есть вещи, господин генерал, — задумчиво произнёс Александр, — рассуждение о которых не входит в компетенцию нижестоящих. Поскольку они не знакомы со всеми обстоятельствами и не могут судить с должной основательностью. Я вам это докажу.

Воронцов сделал внимательное лицо, хотя в душе больше всего хотел прекратить разговор, казавшийся ему беспредметным.

— Вы всё ещё обижаетесь на меня за то, что четыре года назад я перевёл вас в Польшу под командование Ермолова. Но это был единственный способ доказать вашим общим злопыхателям, что вы не враги, не соперники друг другу, и помешать интриганам стравливать вас.

Теперь выходило, что император, оскорбивший тогда обоих горше некуда, — их с Ермоловым благодетель!

— Напрасно вы усмехаетесь, — качнул головой Александр. — Сие было заботой не только о вас с Алексеем Петровичем. Вы оба стали в тот момент так любимы войсками, что предложение графа Аракчеева сделать одного из вас министром породило род раскола среди офицеров. Одни были за вас, другие за Ермолова. Допустимо ли такое? Полезно ли для армии?

Михаил Семёнович скрепя сердце вынужден был согласиться. Да, вредно. Оскорблённое самолюбие тут ни при чём. Но они с Ермоловым только тогда и поняли, что их стравливают, когда одного подчинили другому. И сделал это государь.

Кто мог знать, что они станут друзьями? А в тот момент казалось, вот-вот вцепятся друг другу в глотки. Тем более что до каждого сторонним путём непрошеные доброхоты довели текст письма Аракчеева к императору, где давалась характеристика обоим: «Назначение Ермолова стало бы для многих катастрофой. Он начнёт с того, что со всеми передерётся. Но ум, твёрдость и бескорыстие говорят в его пользу. Что касается Воронцова, то производству сего молодого генерала возрадовались бы все. Связи, богатство, любезность много значат в обществе. Но Ваше Величество вскоре усмотрели бы в нём недостаток энергии и бережливости. Он более светский человек, чем слуга царю».

Было от чего взбеситься! Это он-то, Воронцов, недеятелен и ленив? И вот на тебе. Назначение командиром 12-й дивизии в корпусе Ермолова в Польше. Михаил принял приказ стоически. Хотя провожали его к новому месту службы, как хоронили. Ермолова описывали — гвозди в гроб забивали. Зверь. Крикун. Варвар. Невежа. Как-то ещё в Молдавии вырезали казачий разъезд. А командир проспал. Так Ермолов бил его перед строем ногами, насилу уняли. Грозился по шею закопать в землю и бросить тут туркам на угощение. Вот каков человек!

Михаил внутренне сжимался. Он с его кротостью был способен, как работящая падчерица из сказки, помириться с Бабой Ягой. Да вот захочет ли новый командир принять его услуги? Может, станет сживать со свету?

В штабах со смеху подыхали, глядя на такую комедию. Если бы Ермолова подчинили Воронцову, последний бы по мягкости не тронул злого кобеля. Даже уважение показал и приласкал, понимая, какая им обоим выпала гнилая стезя — цапать друг друга за пятки. Но вышло наоборот, и от Алексея Петровича, этого тигра с насупленными бровями, ждали над соперником разных каверз и издевательство. Заключали пари: с порога тот начнёт бесноваться или выждет первой оплошности, чтобы ударить повернее.

Не дождались. Воронцов прибыл в Вильно и, собравшись в кулак, отправился доложиться командующему. А тот как раз имел встречу с союзниками. Пруссаки стояли по границе Польши с другой стороны, и взаимные визиты считались в порядке вещей. У Ермолова расшаркивался полковник Рёдер, адъютант Блюхера. А с ним с десяток штабных. Михаилу Семёновичу показали, где подождать, и он встал у стены. Рёдер задвинул пышную фразу в стиле союзнических тостов в Париже: мол, счастлив успехам совместного оружия, Бог благословил столь вовремя созданный альянс, ему, и ничему другому, Европа обязана избавлению от Наполеона, et cetera.

Ермолов смотрел, смотрел, слушал, слушал. А потом вполголоса, только для своих, произнёс:

— А не пошёл бы ты, батенька, на...

Пруссак захлебнулся. Вопросительно уставился на переводчиков. Те не знали, что и сказать. В это время Воронцов, весьма позабавленный сценой, отлепился от стены и подал голос:

— Господин генерал-лейтенант говорит, что рад приветствовать в вашем лице победоносную прусскую армию, ни разу не отступавшую перед Бонапартом. Высоко державшую знамя нашей боевой дружбы, поднятое ещё при Аустерлице. И оказывавшую нам поддержку в самые трудные времена, когда общий враг сжёг Москву.