Исход. Возвращение к моим еврейским корням в Берлине - Дебора Фельдман

Ровно в семь вечера я вошла в ресторан, где мне быстро указали на круглый столик, накрытый плотной дамастовой скатертью; на нем стоял подсвечник, желтоватый свет свечей в котором не мог разогнать полумрак огромной залы. Слегка запыхавшаяся Джастина появилась спустя десять минут, короткие сиреневые волосы растрепанны, длинная свободная юбка обвивает лодыжки, на ногах – кожаные сандалии. Она села, повернулась ко мне, и в ее широко распахнутых глазах за очками в зеленой оправе я увидела столько тепла, а улыбка была такой широкой, будто мы были знакомы годы, а сегодня наконец встретились. Пока официанты раз за разом наполняли наши бокалы, я рассказала Джастине все о своей жизни – и была слегка напугана искренностью ее сочувствия. Меня начало мучить чувство вины, словно моя история была тяжкой ношей, которую я перекладывала на тех, кто не имел возможности спастись бегством, привязывая этим человека к себе против его воли. Однако оказалось, что эмоциональный отклик Джастины был продиктован личным опытом: она выросла на Среднем Западе, но в остальном ее жизнь, пронизанная мотивами побега и обретения себя, напоминала мою. Правда, в свои шестьдесят она уже давно примирилась с собой. «И ты сможешь, – пообещала она. – Не потому, что так уж все устроено, а потому, что ты сильная и не сдашься, пока не добьешься своего. Я узнаю́ эту твою силу».

Я должна была еще успеть встретиться с хозяевами квартиры, которую сняла через сайт каучсерфинга, и заселиться прежде, чем они пойдут спать. Но Джастина, когда я рассказала ей об этом, предложила остановиться у нее. Вместе с мужем они жили в большом доме на побережье, к югу от города, но он уехал в командировку, а свободного места в доме было достаточно. К тому же сама Джастина собиралась вскоре в поездку и искала кого-нибудь, кто мог бы присмотреть за двумя ее кошками. Для меня это была отличная возможность познакомиться с ними и решить, не хочу ли я остаться.

На парковке Джастина указала на свой маленький «мини-купер» и предложила мне ехать следом. Друг за другом мы спустились вниз по тихой в этот час автодороге SR1, над участками которой клубился густой туман, миновали подернутые дымкой пляжи, выехали на серпантин Дэвилс-Слайд, где мне пришлось немало постараться, чтобы не отстать от «мини-купера» на крутых поворотах. Вскоре обе машины въехали в крохотный городок Мосс-Бич.

Дом стоял на сваях, как будто притворялся домиком на дереве. Он оказался огромным и полным света: окна занимали все пространство от потолка до пола, из них с одной стороны виден был океан, а с другой – поросшие лесом скалы. В центре дома была большая дровяная печь, которую топили в прохладные дни. Джастина была писательницей и проводила здесь много времени, работая над своим главным шедевром. Когда-то она жила в городе, но бежала от его суеты сюда, к цветам, зверям и ручейкам тумана, где ничто не мешало ей блуждать по закоулкам собственного разума. Подобно мне, Джастина чувствовала себя взаперти, если оставалась в городе слишком долго. Ее мыслям требовалось больше места. «Большинство из нас слишком поздно понимает, что традиционная формула счастья им, возможно, не подходит и придется вывести свою», – сказала она мне. Я задумалась, какими эти традиционные формулы могли бы быть. Нью-Йорк обещал процветание любому, у кого на счету лежала приличная сумма. А что обещала Америка? Везде ли деньги так же важны, как дома?

Следующие несколько дней мы посвятили долгим прогулкам вдоль океана по пустым пляжам. Прямо перед домом Джастины располагался небольшой участок, окруженный каменистой почвой, которая поросла разноцветными мхами. Желтые, сиреневые, зеленые, они тянулись полосами до узкой песчаной отмели, уступая место сланцево-серым водам. То тут, то там нырял к земле луневый ястреб, истошно голосила в кустарнике голубая сойка. Во время этих прогулок я впервые ощутила покой, который можно обрести лишь в полной изоляции, и заметила, как в воображении начали тихо зарождаться первые образы будущего. Тогда я думала: «Если мне суждено однажды обрести настоящий дом, пускай он будет таким: возможно, среди деревьев, воды и птиц, без давления общества и попыток сформировать мою идентичность она сможет наконец расти?»

В доме я часами сидела на веранде, вспоминая субботние дни, когда просто лежала неподвижно на крыльце, закрыв глаза и прислушиваясь к необычной тишине, птичьим трелям и шороху ветра: только в шабат, день отдыха, разрешалось им выйти на первый план. В моей памяти оживали лепестки цветущих вишен, по весне осыпавшиеся, как хлопья снега, сойки, приходившие клевать приготовленные бабушкой зерна, – и я начинала думать о бабушке, об ее умении создать атмосферу дома даже в другой стране. Высаживая цветы и кустарники, запомнившиеся ей в детстве, она пыталась устроить островок привычного, где чувствовала себя спокойнее.

Когда я росла в ее доме, этот сад стал укрытием и для меня. Возможно, в Бруклине до эпохи хипстеров он был единственным настоящим садом. В моем детстве, в начале 1990-х, большинство жителей заливало задние дворы цементом, избавляясь таким образом от сорняков. Бабушка договорилась с соседями с обеих сторон: она возьмет на себя заботы о крошечных участках земли за их домами, если они в свою очередь разрешат ей сажать там все, что ее душа пожелает. Под толстым слоем плюща, не пропускавшего свет солнца, которое навещало задние дворы после полудня, оказалась чудесная богатая почва, и Баби выращивала там землянику. По периметру двора появились крупные розовые плетистые розы: их шипастые ростки поднимались по звеньям железной сетки забора, как по шпалерам, с каждым годом все выше, и зеленые стебли крепко переплетались с металлом. В конце зимы из земли проклевывались крокусы и нарциссы, в начале весны – кустики великолепных разноцветных тюльпанов, а сразу за ними – невероятные синие ирисы и изящные подснежники.

У бабушки было настоящее чутье во всем, что касалось ландшафтного дизайна. Сад делился на три прямоугольные секции, очерченные ухоженными зарослями шведского плюща и размеченные по углам широколистными хостами. Каменные плиты устилали промежутки и обозначали границы каждой секции, формируя дорожки; в щелях между ними рос мох. Это было волшебное место, и оно каждый год щедро возвращало вложенные усилия. Я к тому времени уже прочитала Фрэнсис Бёрнетт и представляла, будто здесь – мой собственный тайный сад. Среди шелеста листьев и изысканных ароматов цветов немелодичная какофония городского шума казалась приглушенной и далекой, как если бы шелест травы на ветру и шепот лепестков смягчали звуки автомобильных гудков и рев самолетов в небе. Заросли плюща, как подушки, поглощали и душили противный уху гул города. В моем воображении над садом поднимались невидимые стены, а я, подобно Алисе в Стране чудес, оказывалась на другом плане существования.

Каждый год мы получали из Голландии каталоги луковиц тюльпанов и вместе поражались количеству сортов, обсуждая, какие можно попытаться высадить у нас. Осматривали рассаду африканских фиалок в горшках на окне, чтобы решить, пора ли их уже пересаживать. Оставляли черенки герани ждать лета. Весна полнилась восторгом новых планов, а лето преподносило неожиданные ростки.

Однажды утром – это было в 1999 году – мы с бабушкой спустились в сад проверить растения, и она склонилась и потрогала пальцем крепкий росток, проклюнувшийся прямо посередине участка, сразу за границей отбрасываемой крыльцом тени.