Берег тысячи зеркал - Кристина Ли

На ходу, расстегивая замок платья на спине, я открываю вмонтированный в стену шкаф, и достаю халат. За окном начинается первая в этом году гроза. Сильный ветер бьет порывами и ливнями в окна, создавая ощущение защищенности. Странным образом, с самого детства, когда я нахожусь в помещении, а за его пределами начинается ливень, ощущаю защиту. Явственно чувствую уют намного ярче в момент, когда смотрю на природную стихию из укрытия. Вероятно, так и ощущаешь "дом внутри себя". Он всегда рядом, даже если ты за тысячи миль от родного очага. Он все равно с тобой.

Я даже не включаю верхний свет, а так и оставляю работать единственное настенное бра. Стоя с чашкой горячего кофе у окна, рукой обнимаю себя за плечи, пока смотрю на то, как молнии рассекают небо. Гром вторит им, а я не отвожу взгляда в сторону. Смотрю в одну точку, на собственное дымчатое отражение в окне. Оно стало другим, как и гроза больше никогда не будет прежней.

— Лешка, стой. Да стой ты. Тут до дома осталось минут десять через лес.

Я весело смеюсь, держась за его руку. Мы бежим в сторону старого сеновала. Его ладонь крепко сжимает мою, а палец нежно поглаживает, будто успокаивая. Лешка забегает в сарай первым, а втянув следом меня, захлопывает двери. Когда над головой звучит первый раскат грома, а дождь обрушивается на крышу, мы замираем.

С волос Лешки капают холодные капли. Он улыбается широко и открыто, а смотрит с лукавством. Игриво приподнимает уголок губ в усмешке, прижимая меня крепче к двери. Он всем телом нависает надо мной, а я теряюсь. Я исчезаю в тот миг, когда он проводит руками вдоль моих.

— Наконец-то, я тебя сцапал, Преображенская. И опять мне небо помогло, — жадно обхватывает талию, не останавливаясь ведет ладонями ниже, а огладив ягодицы, приподнимает и вжимается пахом в мой.

Сквозь тонкую и промокшую ткань сарафана, ощущаю давление твердой плоти. Она толкается вперед, давит на мою, и обжигает, вызывая дрожь и сладкую истому. С блеском в глазах Лешка осматривает насколько промок чертов сарафан, а вжав крепче в себя, целует на выдохе. Жадно накрывает рот своим, не позволяя возразить, вдохнуть, или опомниться. Руками сжимает, а я вторю его движениям бедрами. Трусь о него пахом, чувствуя, как зудит кожа, и как нестерпимо жарко становится между ног. Хочу почувствовать его в себе прямо сейчас. Здесь, в этом полуразвалившемся сарае. Прямо в старом мокром сене. Плевать. Неважно где, лишь бы это был он. Только он.

— Так это был коварный план, как сбежать от родителей, — шепчу, оторвавшись от него, и хитро улыбаюсь.

— Они требуют внуков, а сами не дают осуществить их просьбу. Придется действовать по ситуации.

Леша прищуривается, с лукавством слизывает влагу с уголка губ, а в следующий момент, я теряюсь от дрожи. Распадаюсь в его руках на части, а следом собираюсь вновь, после каждого жадного и жаркого поцелуя в шею. Он скатывает сарафан вверх, его пальцы дрожат в нетерпении, обхватывают край белья, и оттягивают его. Кружево издает треск, а я выдыхаю в губы Леши, улавливая дикий блеск в его глазах.

Теряясь, как в лихорадке, тянусь к пуговицам на его рубашке. Забираюсь под нее пальцами, цепко веду вверх к плечам, прикрывая глаза от удовольствия. Руки не слушаются, я горю, а сердце бешено колотится в груди, стучит громко и гулко. Оно пытается проделать себе путь наружу так неистово, будто знает: это в последний раз.

В последний раз, он вжимает мое тело в свое. Последний раз целует с такой страстью. Живой и мыслящий… Последний раз, смотря в глаза, он сладко наполняет собой. Глубоко толкает плоть, чтобы выпить мой стон. Последний раз он может сказать какую-то пошлость, а следом, как в горячке, выбивать из меня, каждым глубоким движением, приглушенные вскрики.

Все… в последний раз, Вера.

Чашка едва не выпадает из рук, когда на столике подает голос сотовый. Он вибрирует, а я не могу сдвинуться с места. Не могу сделать и шаг, ведь знаю — звонит отец. Он снова станет упрашивать подписать документы на развод.

— Да, папа, — отвечаю и сажусь на диван, продолжая смотреть на чашку в руке.

— Что-то случилось? — его голос встревожен, он понял все сразу. — Вера, я не для того позвонил.

Вяло киваю, потому что уверена, разговор все равно коснется Алексея и его родителей.

— Все в порядке, пап. Просто… — я не знаю, как ему рассказать о своих чувствах. С детства, я всегда пыталась держать все в себе, и не беспокоить отца. — День тяжелый.

Ложь дается убедительно. День не был тяжелым. Напротив, сегодня я ощущала себя, как никогда, свободно. Я позволила себе такое, за что должна нести ответственность моя совесть. Слишком много было в нашем общении с Саном. Слишком много того, что недопустимо, а я забылась.

— Понятно. В любом случае, я горжусь тобой, Вера, — отец произносит это действительно с гордостью, а я вскидываю брови вверх.

— Ты знаешь что-то, чего не знаю я? — спрашиваю, получая ответ тут же.

— Я говорил с Вадимом. Он решил сказать вам завтра, чтобы не беспокоить перед сном. У вас получилось. Корейцы согласны профинансировать экспедицию на Коготь, Вера. И все это ваша с Евгением заслуга. Вадим показал им ваши расчеты, а ты произвела прекрасное впечатление на дочь Ким Дже Сопа. Девочка в восторге от общения с тобой, а значит, доволен и ее отец.

Поставив чашку на столик, медленно поднимаюсь, прикрыв рот рукой. Не верится, что подобное действительно произошло, но это так. Папа не стал бы бросаться такими словами просто так.

— Это же прекрасно, — восторженно отвечаю, а улыбка тут же появляется на лице.

— Вдвойне прекрасно, потому что ты летишь с Евгением в составе экспедиции на Коготь.

Вся радость испаряется после услышанного, будто ее не было. В голосе отца улавливаю не просьбу, а требование. Подобное вызывает злость, я не хочу никуда лететь. Тем более на едва обитаемый остров посреди океана.

— Ты же знаешь, что осенью я возвращаюсь в Киев к Алексею, — холодно цежу, чувствуя озноб.

— Вера…

— Нет, папа, хватит, — впервые я повышаю голос на собственного отца. Не могу иначе, потому что его намерения, едва не оправдались. — Я знаю, зачем ты отправил меня в Париж. Знала, и понимала это еще год назад. Какая к черту работа? Я почти забыла свою профессию, а все расчеты не моя заслуга, а Женьки и Вадима Геннадьевича.