Медаль за город Вашингтон - Владислав Морозов

– Какие сюрпризы?

– Разнообразные, вплоть до самых неприятных. Например, рекомендую тебе, майор, показать всем его фото, чтобы твои ребята знали врага в лицо. И ни в коем случае не смотрели ему в глаза и не слушали, что он будет говорить, если, не дай бог, встретятся с ним.

– Даже так? Выходит, нам его действительно живым брать?

– Нет, – сказала Дегтярева. – Донне Лариссе он живым не нужен, а мы его вряд ли сможем нормально допросить. Он реально очень сильный гипнотизер и стандартной, применяемой при допросах «химией» его фиг сломаешь. Так что живьем брать не надо. Но нам надо не просто его убить, а захватить весь архив и рабочие материалы.

– И как вы собираетесь это сделать, интересно знать? Если мы будем штурмовать его «вотчину», то, так или иначе, разнесем там все по бревнышку. Да и он сам первым делом постарается все уничтожить…

– А это, майор, уже не твоя забота. Кое-какие люди к нему уже внедрены и работают. А нам придется планировать свои действия так, чтобы не повредить электронные носители, если архив существует только в цифровом виде. А вот если есть бумажные дубликаты, задача слегка упрощается.

– А если нет ни того ни другого и весь архив у него в голове?

– Ну, это-то как раз навряд ли…

В общем, на этом наш разговор в основном закончился. Мы обсудили несколько мелких, вполне себе технических вопросов, и я потек готовиться уже непосредственно к боевому выходу – руководить и давать конкретные указания.

Правда, все и так давно знали боевую задачу, и вразумлять кого-то пинками или простыми словами сейчас не требовалось.

После завтрака, уже переодевшись в темно-зеленый боевой комбез, я вернулся «в расположение подразделения».

Еще издали мне стало слышно чье-то пение из окон нашего особнячка. Кто-то (судя по голосам – вроде бы Продажный с Алалыкиным), видимо, в момент облачения в боевую экипировку, не найдя иного развлечения, с явной и неизлечимой придурью не очень музыкально орали:

– …Как один мы! По приказу комиссара! Поддадим и чистить им пойдем сусала! И начистим! Главное – тревогу не проспать! А ну, ребята, плеснем гидрашки в стаканы! Мы свято храним покой родной страны! И пусть там НАТО наложит полные штаны!..

Я остановился, решив маленько послушать, и не сразу обратил внимание, что тут же, на крылечке, тихо-мирно сидит штрафованный рядовой Зиновьев, уже облаченный по-походному. Явно расслабившись и впав в благостное настроение после завтрака, он смолил толстую сигарку местной выделки (качество этого продукта было по прежним критериям, видимо, очень среднее, но главное, что здесь его было немерено, хоть до смерти задымись), выпуская дым колечками. Практически кайфовал. Встать он не удосужился….

– Что за бабуйня, рядовой? – поинтересовался я, подойдя. – Встать!

Зиновьев нехотя поднялся, изобразив некое подобие стойки «смирно». Не знаю, нравилось ли ему находиться здесь и в этом качестве – наши пацаны и девчонки гоняли этого «дяденьку» по любому поводу, поскольку он здесь был единственный солдат, а они все – сержанты или офицеры. Но, с другой стороны, чморить нижестоящего без повода, как на зоне, никто из моих подчиненных никогда не стал бы. А значит, Зиновьеву все-таки было вполне комфортно – климат мягкий, теплая вода, золотой песок, кормят от пуза и всегда думают за тебя. Как оказалось, во времена своей прежней службы в этой стране он нигде, кроме Мехико, Акапулько, Тихуаны и нескольких мелких курортных местечек, не бывал, а значит, толку от него, как от «знатока реалий», было как от козла надоев. Правда, испанский язык он, как оказалось, действительно знал прилично и за всеми личными катаклизмами последнего времени местных наречий еще не забыл.

– Рядовой Зиновьев! – доложил штрафник.

– Чем заняты, рядовой?

– Перекур, товарищ майор.

– С какой стати?

– А я уже переоделся, и мне старший сержант Хамретдинов разрешил перекурить. Вы, товарищ майор, сами-то некурящий, и вам не понять. Меня еще моя вторая заставляла бросить эту, как она выражалась, «поганую привычку», но так и не дожала. А потом я, бывалоча, навоз и всякую дрянную солому курил и такого хорошего табака, как здесь, сто лет не видел…

– Ну-ну, не лучшим образом вы службу с чистого листа начинаете, – констатировал я, мысленно прикидывая – сразу вздрючить Хамретдинова за падение дисциплины или пока погодить.

Хотя чего это я на него покатил с места в карьер? Служба то, служба се… Ведь, по идее, начало этой самой службы у каждого обычно разное. Например, мое первое знакомство с советской еще армией в крайние годы существования СССР прошло не лучшим образом. В девятом, если не ошибаюсь, классе во время первой приписки в военкомате я оказался в числе восьми человек, которых отвел в сторону от остальных звероподобный прапорщик с вэдэвэшными эмблемами на погонах. Побагровев и без того испитым лицом, он рявкнул нам: – Па-астричься!!

В этот момент я понял, что с Советской Армией у меня как-то не заладится. И, как оказалось – как в воду глядел, поскольку не прошло и трех лет и Страна Советов (да и вообще все вокруг) накрылась медным тазом, и всем казалось, что ничего хуже уже быть не может (зря так думали, оказалось – может)… Хотя мы (те, кого тогда послали стричься) от этого только выиграли, поскольку приписку проходили на следующий день, вместе с каким-то ПТУ. Так мало того, что мы у школы лишний день украли, так еще и от души повеселились. Пэтэушному военруку, толстому, одышливому майору со стройбатовской символикой на плечах кителя было откровенно не до нас, а пэтэушники были те еще приколисты и стремились оборжать буквально все, с чем сталкивались. Например, все эти псевдоумные (а точнее, совсем глупые) военкоматовские «тесты» тех времен (типа «я пью много воды» и прочее). Вопрос: «Мне часто хочется умереть?» Ответ надо дать в письменной форме, либо «да», либо «нет», казалось бы, чего непонятного? Но нет, один хлопчик вдруг тянет руку и спрашивает этого их стройбатовского майора: «Наиль Мустафиевич, а если не часто хочется умереть – мне чего писать?»

Ну и далее в том же духе. Интересно, где все эти случайно собравшиеся в пыльном классе райвоенкомата позднесоветские пацаны теперь? Похоже, дальнейшая жизнь всерьез разделила нас на живых и мертвых. По крайней мере двое из тех семи моих одноклассников точно не дожили даже до сорока пяти…

– Виноват, – сказал Зиновьев буднично и добавил: – Дурак. Исправлюсь.

– С рукой-то чего? – поинтересовался я, кивнув на его покрытую шрамами правую кисть.

– С собачкой познакомился, – ответил Зиновьев, и лицо его как-то сразу помрачнело. – Довольно близко. Из вологодского конвоя собачка. Шаг вправо – шаг влево…

– Ясно, – сказал я, уже поняв, что он на эту тему не очень-то хочет говорить.

В этот момент я услышал за кустами шаги и знакомые голоса.

В нашу сторону явно топали девчонки. И точно, через минуту возле крыльца появились Машка, Светка, Наташка и Кристинка. Все уже облачены вполне по-боевому, в такие же, как у меня, комбезы и берцы тропического образца (Машкины ботинки были кожаные и нестандартного образца, явно местной ручной работы – к гадалке не ходи, где-то сперла, выменяла или выиграла). Кроме того, у Машки Тупиковой верхняя часть комбеза была провокативно спущена и обмотана вокруг талии причудливым узлом, открывая пижонский лифчик из камуфляжной ткани, а на голове наличествовала широкополая камуфлированная панама (точно такие же когда-то, очень давно, носили французские парашютисты во время индокитайской и алжирской войн, интересно, где она этот-то раритет надыбала?), с отогнутыми вверх и соединенными ремешком полями.