Закат над лагуной - Сергей Цейтлин

– Я бы очень хотел, мессер Казанова. Но… но Вы же видите – даже на Гоцци мало кто ходит сегодня.

– Но, может быть… – Казанова заметил, что Кассан, с натянутым лицом, избегает его взгляда, и понял почему, – … я понимаю.

– Поймите правильно, – Кассан искренне не хотел его обижать, – поймите… я просто…

– Я все понимаю.

– Просто зрители хотят другого.

– Конечно.

Направляясь к выходу, Казанова увидел, что костюмерная была пуста. Он зашел и побродил по комнате, рассматривая костюмы, висящие в открытом гардеробе. Одна вещь ему понравилась – багровый атласный кафтан. Он задумался, затем подошел поближе и потрогал ткань. Видя, что вокруг никого нет и не слыша шагов в коридоре, он схватил кафтан, засунул его в свою суму и быстро вышел из театра.

Выпив чашку горячего шоколада на кампо Бартоломео, Казанова пошел в сторону церкви Святых апостолов в сестьере Каннареджо. Там он надел свою черную ларву, сел в гондолу и поплыл зигзагами в самую северную часть города, мимо церкви Сан-Феличе и Скуолы делла Мизерикордия, вдоль фондаменты Ормезини, до кампо Гетто Ново.

Ворота в гетто были открыты, и около них он узнал одного молодого стражника.

– Эй, Лука, это ты позавчера в кабаке «У петуха» всю ночь кутил? – спросил он, поглядывая на охранника сквозь суровую маску.

– Нет, мессер, не я.

– Точно?

– Точно, мессер, – стражник опустил глаза.

– А то смотри у меня. Капитан Гранде все узнает. А потом сам знаешь, что тебя ждет.

Людей на кампо было много. Торговля шла бойко. Казанова осторожно приблизился к одной лавке и подождал, пока круглолицый продавец с неухоженной серебристой бородой не освободится от клиентов.

– Jacques, mon ami! – наконец крикнул ему продавец. – Я, конечно, признателен тебе за визит, но мы можем обойтись и без формальностей.

Он указал на маску.

– Ш-ш-ш. Без лишнего восторга, Авраам.

– Ты все еще карнавалишь?

– Карнавалю, карнавалю. А ты?

– Да что тебе сказать? У Сары мать умерла. Вчера весь день отпевали. У меня поганый ревматизм. Проклинаю эту влажность! – продавец погладил пейсы. – Исаака в раввины тянет.

– Это же хорошо.

– Да чего хорошего? Голодать будет, когда я умру.

– Голод тоже важный учитель.

– Не знаю, не знаю, – Авраам прищурил глаза, указательным пальцем прося, чтобы Казанова наклонился ухом, и прошептал: – Все-таки по ту сторону канала живут лучше.

– Смотря кто.

– Торговаться легче.

– Я тебе принес кое-что. Посмотри.

Казанова достал из сумы багровый кафтан и разложил его на столе.

– О, – Авраам пощупал ткань. – Мягонько.

– Дамасский шелк.

– Думаешь? – лавочник сделал сомнительную мину.

– Ты что, не чувствуешь?

Авраам почесал бороду.

– Петли слишком изношены.

– Зато кем! – заносчиво произнес Казанова.

– Кем?

– Маркизой де Помпадур.

– Что?! – Авраам выпятил глаза, поднимая брови.

– Да, да.

– Да иди ты! Мадам де Помпадур? Фаворитка Людовика XV?

– Клянусь.

– Хмм…

Авраам внимательно осмотрел кафтан и кончиком своего пухлого пальца пощекотал поверхность ткани, как отец щекочет пузо своего новорожденного малыша.

– Твой – за два цехина, – предложил Казанова.

Он знал, что надо начинать высоко.

– Два! Да ты чокнулся, Жак!

– Ты что! Посмотри, какие узоры! Посмотри, какая кайма! Ты когда-нибудь видел такое мастерство? Ты потом его легко толкнешь за три цехина, если даже не больше.

– Не-не-не. Я тебе могу дать тридцать лир. И все.

– Да ты ничего не понимаешь! И, очевидно, не в курсе событий.

– Каких?

– Ты знаешь, кому мадам де Помпадур потом подарила этот кафтан? Ты знаешь, кто потом носил его на всех сценах Европы?

– Кто? – Авраам с трепетным любопытством посмотрел в магические глаза в черной ларве.

– Фаринелли!

– Кто?! Фаринелли-кастрат?

– Кастратиссимо!

– Ого-го-го!

– В театре Сан-Бенедетто именно у него со спины сорвали этот кафтан!

– Правда?

– А ты говоришь – тридцать лир. Он после этого эпизода поклялся на сцену не возвращаться.

– Ну, тогда, я тебе дам тридцать четыре. Но не больше. Согласен?

– Сорок.

– Куда сорок! – у Авраама забегали глаза в орбитах. – Тридцать пять. Но это предел.

– Тридцать восемь.

– Не-не-не.

– Тридцать семь.

– Тридцать шесть?

– Твой!

* * *

В таверне «У моста», расположенной напротив базилики Заниполо[31], прямо над каналом деи Мендиканти, Казанова заказал два чиккети[32] с маринованным окунем и омбру[33] беленького. Он сел у окна и посмотрел на три табернакля, возвышающиеся на верху фасада готического храма. С плотного зимнего неба падал снег. Казанова сонно наблюдал, как крупные мягкие хлопья кружились над конным памятником и над мостом, а потом оседали на гладкую черную поверхность воды. Он обычно не любил снег, особенно когда он падал ему на лицо. Однако сейчас снежинки ему казались волшебными, сверхъестественными, и он хотел их всех ухватить, поймать языком, как это делали дети, играющие возле храма. И чем больше и гуще валил снег, тем меньше он узнавал эту площадь. Вновь ему мерещилась иная архитектура, стиль иной эпохи: мелькал огромный голубой барочный дворец с белыми колоннами и безграничным, заросшим травой лугом.

– О, эти дю Нор, – завелся разговор за соседним столом. – Во разгулялись ребята! Ты слыхал, что утром было?

– Что?

– Один ухарь из свиты графа, уже навеселе, вышел из гостиницы и заказал себе гондолу. Когда ее предоставили, он сказал, что сам хочет грести.

– Чего?!

– Ему уступили. Он схватил весло, вскарабкался на судно и отчалил.

– Куда?

– Каким-то чудом он доплыл до рынка.

– И?