Ночь Стилета-2 - Роман Канушкин

— Оупф… Мы ее вытащили. Теперь скорее всего она будет жить. Теперь самое страшное позади.

Это было вовсе не страшно, успела подумать она.

А потом снова подступил туман и боль растаяла в нем.

* * *

Грозная пещера обнажается лишь во время отлива. И тогда становится ясно, что там прячется маленький беззащитный краб.

Она поняла, что это был лишь сон, из которого она на мгновение вернулась в свое странное полусознание. Она еще ощутила тяжесть собственного тела, особенно тяжесть рук, влекущих ее куда-то вниз. И неимоверно тяжелое тело все насквозь пропиталось болью, невыносимой болью. И вот это было единственным по-настоящему страшным. Только над поверхностью этой боли, словно над поверхностью моря, уже стелился спасительный туман.

* * *

Что-то странное склонилось над ней. Что-то, ассоциируемое с темнотой мрачного провала, грозной пещеры, пришедшей с тем давним (или единственным?) воспоминанием. Только это что-то было белесым, словно состоящим из кусочков тумана. Она не могла сказать, видит ли она это на самом деле или это всего лишь продолжение сна.

Но возможно, все это было не таким уж важным. Она, словно волны океана, переливалась из сна в беспамятство и в явь, так похожую на сон. И это странное, склонившееся над ней, было белесым, омытым солеными волнами и ветрами камнем, скрытым наполовину водой. Кто знает, что там, под поверхностью?

Возможно, и ничего.

А потом она открыла глаза. Внезапно. И это белое, склонившееся над ней, было похоже на огромную, сделанную из трепещущих простыней маску. Потом оно задрожало и стало удаляться. Как-то странно, вбок, уменьшаясь в размерах.

Пока не стало лицом. Лицом женщины в белом халате.

Вика сумела разлепить свои ссохшиеся губы и почувствовать, что ее небо и весь рот словно покрыты жесткой сухой корочкой; и она впервые после темноты и тумана услышала свой собственный голос:

— Где я?

Женщина, сидящая рядом, вздрогнула. Она приподнялась, заслоняя приятный свет яркого дня за окном, и громко произнесла:

— Она пришла в себя.

Вика хотела поднять голову.

— Лежите, лежите, вам нельзя двигаться. Все хорошо. Вы… — И после небольшой паузы:

— Вы в больнице.

— Почему? — слабо произнесла Вика, чувствуя, как сквозь густую засохшую корочку, склеившую ее рот, пробиваются первые капли влажной слюны.

Первые живые ручейки после знойной, смертельной засухи.

Эта женщина улыбнулась. Как-то странно. Маска из трепещущих простыней.

— Было плохо. Сейчас уже все позади. Автокатастрофа.

— Автока-та-строфа, — медленно повторила Вика, словно она не понимала, что бы это слово могло значить. — Я… не… помню…

— Не мудрено, с такими травмами.

— А где?.. Я… в смысле…

Вика замолчала, почувствовав вдруг огромную усталость.

— Мне… очень… больно… — хрипло произнесла она.

— Я знаю, — последовал ответ.

* * *

Над морем снова стелился туман, и в нем бродила боль. Но теперь и в этом тумане появилось что-то новенькое. Иногда туман сгущался до твердого состояния и становился молчаливой маской из трепещущих простыней. Этих масок в тумане было множество. Но прошло еще какое-то время, прежде чем она поняла, что действительно вызывает страх. На этой маске, невзирая на ее белизну, существовала субстанция темноты. Иногда ее прятал туман, Давнее (или единственное?) воспоминание а иногда пещера раскрывалась, и там, неразличимые в темноте — но ты ощущаешь их присутствие, — за тобой наблюдали глаза, хищные и наполненные бессмысленной враждебностью.

Но приходила боль и, словно воды океана, затопляла все пещеры. А потом и сама растворялась в тумане.

Ее разбудили. Прикосновение рук. Задают какие-то вопросы. Ей удалось вычленить лишь один из них:

— Вы что-нибудь помните?

«Я не хочу ничего помнить», — подумала она, и ее сознание снова начало угасать.

Ей снился краб. Маленький счастливый краб, нашедший себе такое надежное убежище. И это было единственное, что она желала помнить. Грозные пещеры, увеличенные водами морей и воображением, — это единственное убежище для маленького и беззащитного существа.

Однако прошло еще какое-то время, и стало ясно, что жить только в этом воспоминании ей уже не удастся.

* * *

Когда боль стала терпимее и она уже смогла сосуществовать с ней, не погружаясь сразу в спасительный туман, вернулись другие воспоминания, и прежде всего то, с которым она жила последние несколько месяцев, то, с которого и началось в ее жизни время перемен.

Она была Викой. И еще несколько месяцев назад она могла сказать о себе, что, наверное, является самым счастливым человеком на свете. Только такие вещи не говорят. По крайней мере вслух. Чтоб не сглазить. Она имела чудесную семью, мужчину, который стал ее мужем и который сделал ее счастливой. У них было двое близнецов, два дитя любви, которым они дали свои имена, и любимая работа, позволяющая им уважать себя. У них были друзья, и, наверное, ни одному человеку в жизни Вика не желала и не сделала ничего плохого. Почему же все это не могло продолжаться? Почему ты не можешь быть с теми, кого любишь? Почему в один из дней обычный телефонный звонок означает конец твоего мира?

В тот день она двигалась по Садовому кольцу. В машине Вика находилась одна (даже став вице-президентом «Континента», Вика не захотела менять свою жизнь — никаких телохранителей и никаких лимузинов. У нее нет врагов, а от судьбы не уйти), она торопилась на встречу, но попала в пробку. Авторадио сообщило, что пробка тянется аж от Курского вокзала до Сухаревской площади. Вот такие вот дурацкие дела. Сегодня они собирались пообедать втроем с Викиным отцом, и папа скорее всего уже заехал к Лехе в «Континент», но теперь плакал обед, и, видимо, предстоящая встреча тоже плакала. Вика позвонила мужу на мобильный, но телефон оказался переключенным на секретаря (Великую и Ужасную Лидию Максимовну, как смеялась Вика. Несмотря на первый холодный прием, они уже давно стали друзьями), и Вика сообщила, что торчит в пробке и ничего с этим поделать не может. Лехи на месте не оказалось, и Вика попросила, чтобы, как только муж появится в поле зрения, он позвонил ей в машину. Вика находилась в абсолютно неподвижном автомобиле, застывшем гудящем потоке, а авторадио передавало песенку группы «Мумий-Тролль» «Утекай».

— Действительно — утекай, — усмехнулась Вика, глядя на заклинивший автомобильный поток.

Потом, минут через сорок, движение началось. Очень помалу. Вика поняла, что у нее есть единственный способ вырваться из пробки — это постараться уйти во дворы. В крайнем случае бросить где-нибудь машину и доехать на метро. Только бросить машину где-нибудь в приличном месте (мы не в Нью-Йорке и не в Европе, у нас немедленно найдутся добрые граждане, охочие до чужого добра), если удастся — на стоянке или во дворике офиса одних знакомых, благо тут недалеко. Вика так и поступила. Не без труда ей удалось перестроиться, она вырулила на дорожку, уходящую в глубь дворов. Прямо перед капотом машины выросла фигура пьянчужки — совсем еще молодой, в прожженной куртке, трехдневная щетина, в руках открытая бутылка «Балтики». Вика ударила по тормозам, пьянчуга шарахнулся в сторону — машина-то иностранная, — но, различив, что за рулем баба, сразу же набрался храбрости и покрутил пальцем у виска. Вика показала ему жестом, что он может проходить, — путь свободен. Он же опрокинул треть бутылки, вытер рукавом с губ пену и зло уставился на Вику.