За сокровищами реки Тунгуски - Максимилиан Кравков

Забилось сердце у Николая, загорелись глаза! Позабыл даже, что карабин был заряжен медвежьими пулями!

Так как он еще раньше вымок весь, от плечей и до пяток, то, не раздумывая, лег на живот и прямо по лужам пополз на галечный вал, за которым сидели птицы.

Полз долго, осторожно, следя, чтобы неловким движением не зацепить какой-нибудь камень. От волнения ему даже стало жарко! По дороге сбросил шапку, чтобы случайно не испугать стаю. Вылез на самый гребень, выставил вперед ружейное дуло и осмотрелся.

Гусей не было видно. Они плескались в воде, под самой косой, переговариваясь спокойным гоготанием. Всего в каких-нибудь двадцати-тридцати шагах!

Пришлось лежать и ждать, потому что подкрадываться ближе было невозможно. Курок карабина был взведен и поставлен на шнеллер — особое приспособление, при котором, от малейшего нажима пальцем на спуск, уже следовал выстрел. Этот шнеллер, как убедился Николай, очень помогал при точной и трудной стрельбе.

Минуты шли за минутами, охотничий пыл начинал остывать под холодным дождем и ветром. Но вдруг у гусей произошла драка!

Птицы гневно загоготали, послышалось хлопанье крыльев, шипение, и один гусь вероятно прогнанный от стаи, захлопал по воде. На поверхности, от берега, разбежались круги, а затем, прямо перед Николаем, выплыл крупный гусак, сердито оправляя вз’ерошенные перья.

Мушка ружья легла на серую птицу, и палец тронул спуск.

Оглушил и раскатился в хребтах трескучий выстрел, и пенный столб воды подбросил простреленного гуся.

Вихрем слетел Николай с камней, забрел по пояс в реку и вытащил тяжелую добычу.

Пуля, при слабом препятствии разбивавшаяся в осколки, разорвала почти пополам большую птицу. Но Николай был очень рад. Во-первых, удалось добыть осторожную дичь, а во-вторых, и из разорванного гуся выйдет прекрасный ужин.

Уже затемно добрался он до илимки и был приятно поражен, увидевши выставленную из крыши печную трубу.

Из трубы вылетали клубы дыма и в них сверкали искры.

— Ага, ты гуся убил, — похвалил Петя, — а мы тут печь железную поставили!

Николай признал себя побежденным. Уж очень приятно было в илимке — сухо и даже жарко.

Перед сном долго советовались о своем от’езде, о предстоявшей зимовке, о спасении груза.

— Давайте лабаз поставим, — предложил Николай, — там самые ценные вещи лучше сохранятся…

Лабазом назывался высокий помост на четырех столбах, прикрытый корой или тесом. В таких постройках тунгусы всегда сохраняют свои припасы и имущество.

Порешили завтра же приняться за рубку лабаза.

К ночи поднялся холодный и резкий ветер.

— Барометр сильно падает, — об’явил Иван Николаевич.

— Должно быть низовка будет, — сказал Володя, — северный ветер.

Вскоре же ветер усилился, переходя в настоящую бурю. Дождь хлестал по илимке, бежал по стенкам ее струями. Тайга шумела, вдали плескалась разволнованная река.

Николай попробовал выйти наружу. Ветер сорвал с него шапку, ударил в лицо фонтаном брызг, загнал обратно, в теплую илимку.

— Ну и ночь, — говорил он отряхиваясь, — хорошо, что печку поставили!

— Шторм теперь на Енисее, — решил Володя, — северный ветер дует с моря, против течения, и сразу взбивает большую волну. А там на Енисее простор большой, плеса прямые километров на 70, да ширина километров на пять! Ну и гуляет волнища!

Петя, уже засыпая, очень боялся, чтобы порывы бури не повалили совсем илимки на бок! Она скрипела и раскачивалась, ветер вдувал через печную трубу обратно дым — в илимке все кашляли от него и чихали…

На утро буря бесилась с прежней силой. Облака, тяжелыми свитками, низко катились над лесом. От ветра деревья раскачивались, гудя вершинами.

Стало так холодно, что пришлось надеть полушубки. По Тунгуске метались серые гряды волн, взрывались пенными гребнями. Всегда спокойную реку нельзя было узнать.

Путешественники с утра рубили лабаз. Работать было не холодно, но очень мешала сырость. Дождь сыпал и сыпал, затекал за ворот и в рукава, и очень скоро все промокли до нитки.

Попробовали вкопать первый столб для лабаза и не смогли. Наткнулись на вечно мерзлую почву, которую не брала лопата.

— А почему на севере часто встречается мерзлота? — спросил, утирая облитое дождем лицо, Николай.

— Во-первых потому, что здесь суровый климат, — ответил Иван Николаевич, пожимая промокшими плечами, — а к тому же, образуется она там, где воды, проникая до глинистого, водоупорного горизонта, застаиваются и заболачивают местность. Особенное значение имеет покров мха. Мох впитывает много воды. Летом лучи солнца расходуют свою теплоту, главным образом, на испарение содержащейся в мхе воды и очень мало тепла проникает в промерзлую за зиму почву. Так и сохраняется под мхом мерзлая земля. Как же, однако, нам быть со столбом?

Выручил Николай. По его совету выбрали четыре близко стоявших одна к другой лиственницы, спилили их метрах в трех от земли и получили нужные четыре столба. На этом и закончили к вечеру работу.

Путешественники с удовольствием возвращались на уютную илимку и с тревогой думали, что работы хватит почти еще на неделю.

С тревогою потому, что с’естных припасов становилось все меньше и меньше, и потому, что нужно было выезжать до наступления настоящих морозов.

А под теплой крышей так хорошо было сидеть, что Петя сказал:

— На чорта нам ехать на эту факторию! Там нас не ждут, там теснота и клопы… Давайте останемся на илимке! Печка есть, а снегом засыплет, так и вовсе тепло будет! Зверя бы начали добывать, белку, песца…

Иван Николаевич прервал его мечтания:

— У нас сухарей всего на две недели осталось. Где тут думать о зимовке! А потом, для этого надо иметь специальное снаряжение. И лучше нас снабженные экспедиции погибали от цынги!

Вторую ночь ревела буря, и Петя опять опасался быть раздавленным в случае падения илимки. К утру ветер стал затихать, и, чиркнув спичкой, Иван Николаевич увидал, что барометр медленно поднимается.

Когда достаточно рассвело и все проснулись, то вспомнили, что сегодня петина очередь растапливать печку.

Нехотя соскочил парнишка с теплой постели и вышел на палубу за дровами. И сейчас же позвал:

— Идите-ка все скорей сюда! Да смотрите!

— Чорт возьми, — говорил Иван Николаевич, торопись натянуть сапоги, — неужели же снег выпал?

Но это был не снег. Это было зрелище, ошеломившее всех неожиданной надеждой.

Илимка стояла в воде…

Мелкие еще струи вновь покрыли иссохшее ложе реки.