Из блокнота в винных пятнах (сборник) - Чарльз Буковски

– Подымите платье повыше.

– Что?

– Я сказал, подымите повыше платье. Хочу больше ваших ног увидать. Прикиньтесь, что я Вольтер.

Она показала мне чуточку больше. Я удивился. Но больше, чем мог вытерпеть. Я подошел и снова оправил ей платье на бедрах. Затем стянул ее на пол и навалился сверху, как тварь больная. Сорвал с нее трусики. Перед тем огнем было жарко, очень жарко. Потом, когда все кончилось, я снова стал идиотом:

– Извините. Я лишился рассудка. Хотите вызвать полицию? Как вы можете быть такой молодой, если мать у вас такая старая?

– Она бабушка. Просто зовет меня «дочкой». Я схожу в ванную. Сейчас вернусь.

– Еще бы.

Я подтерся трусами, а когда она опять вышла, мы еще немного потрещали, а потом я открыл дверь уходить и вошел в чулан с пальто и всякими вещами. Мы оба рассмеялись.

– Чертбыдрал, – сказал я, – совсем ополоумел.

– Вовсе нет.

Я спустился по лестнице, снова по улицам Сан-Франциско и обратно к себе в комнату. И там в кастрюле было опять пиво, опять вино – плавали в воде со льдом. Я выпил все, сидя на деревянном стуле у окна, весь свет в комнате потушен, глядя наружу, пил.

Мне повезло. Жопка за сотню долларов и бухла на десятку. Оно могло и дальше так продолжаться. Мне могло везти все больше и больше. Еще отличного итальянского вина, еще отличной итальянской жопки; бесплатный завтрак, бесплатное жилье, теченье и сиянье чертовой души преодолевает всё. Каждый человек – имя и путь, но какие же они по большей части кошмарное барахло. Я-то буду совсем иным. Я пил дальше и не вполне помнил, как лег в постель.

Наутро все было неплохо. Нашел полупустую и теплую квартовую бутылку пива. Выпил. Затем лег на кровать, начал потеть. Я пролежал так довольно долго, мне стало сонно.

На сей раз абажур превратился в очень злобную и крупную рожу, а потом снова в абажур. Так оно и продолжалось, как кино на повторе, а я потел потел потел, думая, что всякий раз эта харя будет мне совсем невыносимая штука, чем бы невыносимая штука ни была. А потом явилось ОПЯТЬ!

– ААААААААКККККК! АКККККК! ГОСПОДИ! БОЖЕ МАНДОЖУЙ! СПАСИ МЕНЯ О ГОСПОДИ ИИСУСЕ!

Стук в дверь.

– Мистер Буковски?

– Уммф?

– С вами все в порядке?

– Нупъ?

– Я спрашиваю, у вас все в порядке?

– А, прекрасно, просто отлично!

– Можно войти?

Вошла Мама Фаццио.

– Вы все свое уже выпили.

– Да, вчера ночью было жарко.

– Пластинки себе достали?

– Только «У Него младенчики в руках».

– Моя дочь хочет, чтоб вы опять пришли на ужин.

– Не могу. Занят кое-чем. Надо разобраться.

– В каком смысле?

– Сакраменто, к 26-му этого месяца.

– У вас какие-то неприятности?

– О нет, Мама, никаких неприятностей, вообще.

– Вы мне нравитесь. Когда вернетесь, приходите к нам снова пожить.

– Еще бы, Мама.

Я послушал, как старуха спускается по лестнице. Затем бросился на матрас. Как воет ветер в устье мозга; как грустно жить с руками и ногами, с глазами и мозгами, с хером и яйцами, с пупком и всем остальным, и ждать ждать ждать, пока все это не сдохнет, так глупо, но делать больше нечего, делать вообще-то больше нечего. Жизнь Тома Микса с недочетом запора. Я чуть не уснул.

– ААААААХХХХККККК! УИИИИИИ! МАТЕРЬ МАРИЯ!

– Мистер Буковски?

– Глаглаа$$$

– Что случилось?

– Чё?

– У вас все в порядке?

– О, прекрасно, просто здорово!

Наконец из Сан-Франциско пришлось сваливать. Они сводили меня с ума. Бесплатным вином своим, бесплатным всем. Теперь я в Лос-Анджелесе, где ничего не дают за так, и мне чуточку получше.

ЭЙ! А это еще ЧТО???…

Я поехал аж в Винис повидаться с этим парнем, а его дома не было, а я немного выпил и сперва постучался не в ту дверь:

– Хэла ищу. Ого, ну у него теперь и сучка! Неплохая ты, детка, совсем неплохая!

Я пёр. Она выставила руку.

– Эй, хватит!

– Что хватит? Я Хэла хочу увидеть.

– Что с вами такое? Тут нет никакого Хэла.

– Норзе. Хэл Норзе.

– Он этажом выше. Вы не на том этаже.

– Ну а предположим, я зайду, и мы с тобой разомнемся, раз уж я тут? Что скажешь, детка?

– Эй, да вы спятили? Подите вон!

Суки. Всегда считают, будто киска у них – это что-то с чем-то. Я побежал вверх по лестнице под дождем. И нажал на кнопку Норзе. И его не было дома.

Я всегда хотел писать песни. А теперь мне было нечего делать, и я начал сочинять песенку (о себе):

О, тебя не стоит спасать,

ди да да

о, тебя не стоит спасать

да да да да…

Ох черт. Это из «Кармен», а я «Кармен» терпеть не могу.

Я забыл, где поставил машину, и просто двинул пешком. Двигал и двигал под дождем. Дотопал до бара. Зашел. Для дождливого вечера там было вполне людно. Нашел я только одно место. Там сидела молодая женщина. Ничего особенного, но я решил попытаться.

– Эй, детка, я писатель, великий писатель!

Она повернулась ко мне всем лицом. Я видел, как под мясом у нее сгущается ненависть.

– ЭЙ, ДРУЖОК! – завопила она так, чтобы слышал весь бар. – БУДЬ ТАК ДОБР, ПРОШУ ТЕББЬЯЯЯЯ, ОТВАЛИ ОТ МЕНЯ!

Бармен стоял, дожидаясь моего заказа.

– Двойной скотч с водой.

Сзади к ней подошел сального вида парняга в костюме и галстуке.

– О, Хелен, дорогая моя!

– О, Робби! Робби! Столько лет уже, столько ЗИМ!

Робби вытащил из петлицы розу и вручил ей. Затем поцеловал ее в щечку.

– О, Робби!!

Где это я, нахуй? В актерском гнезде? Все они вели себя так, будто сидят перед камерой. Это как у «Барни» сидеть.

– Это что за тип? – спросил он у нее. Имея в виду меня.

– Я Аллен Гинзбёрг, – сказал я, – а она не хочет со мной разговаривать.

Она снова обратила ко мне это свое лицо. Шпаклевка пыталась вылепиться в молнию небесную.

– ВЫ ЧЕРТОВ БОЛВАН! ДУМАЕТЕ, Я НЕ ЗНАЮ, КАК ВЫГЛЯДИТ АЛЛЕН ГИНЗБЁРГ?

– Послушайте, вы чего так орете? Мне от вас очень неловко. Так нечестно.