Из блокнота в винных пятнах (сборник) - Чарльз Буковски

Мне дождь вполне нравился, особенно когда я смотрел, как они поворачивают и бегут обратно к бару. Я пробежал по мягкому песку к настилу тротуара. Но дождь лил сильно даже для меня – почти сплошная стена воды. Одежда моя всасывала ее, как половая тряпка. Я чувствовал, как трусы у меня болтаются и провисают, все промокли вокруг елды, соскальзывают с жопы.

Я пробежал по боковой улочке, нашел старый дом, встал на крыльце под козырьком.

К двери подошел мужик. За ним виднелась женщина. Внутри был телевизор. Работал обогреватель. Теплый желтый свет.

– ЭЙ, ДЯДЯ! ТЫ ЧЕГО У МЕНЯ НА КРЫЛЬЦЕ ДЕЛАЕШЬ?

– Мир, брат, – ответил я. – Тут дождь. Я немного обсохну. Без злого умысла.

– У вас нет никаких прав на нашем крыльце, – высказалась у него из-за плеча женщина.

– Ладно, как только стихнет, я уйду.

– Мы хотим, чтоб вы ушли сейчас же, – сказал мужчина.

– Послушайте, я никому ничего плохого не делаю…

– Пошел вон с нашего крыльца! – сказал мужчина.

– Да, пошел вон с нашего крыльца! – сказала женщина.

– Идите к черту, – тихо ответил я.

– Неприятностей ищешь, э?

– Ну, ищу неприятностей.

Я подождал, когда он выйдет. Но он снова зашел и снял телефонную трубку. Он вызывал полицию. ПОЩАДЫ!

Я соскочил с крыльца и прыгнул под холодный нечеловеческий дождь. Добежал до конца квартала, свернул на восток и пошел дальше под дождем. Как только тебя загонят – уж не выпустят. Мне было пакостней, чем блохе в собачьей промежности.

Так вот какова она, Винис? Новая Деревня Л.-А., но где ж тут писатели, художники, хиппи, бродяги? Когда льет, им всем есть куда пойти. Какая-то разводка. Один я под дождем.

Затем я по пути увидел машину, похожую на мою. Быть того не может. Я подошел ближе. Так и есть… синеватая «комета» 62-го года, цвета куриного помета. Моя! Ну, еще четыре выплаты. Но МОЯ! У меня хоть что-то есть…

А остались ли у меня ключи после всех этих потасовок? Как-то другой ночью я тоже искал машину при тех же обстоятельствах. Восточный Л.-А., драка с тремя мексиканскими пацанами. Бумажник я сохранил, а ключи потерял.

Я сунул – вот они. Мокрые, все в песке чудесные ключи.

Я открыл дверцу и влез в машину. Даже мотор завелся, хоть и сомневался. Я сидел, грея двигатель, а мимо проехал патруль. Я посмотрел, как он сворачивает за угол к мужику с весьма собственным крыльцом. Переключил передачу и поехал сам.

Войдя в дом, снял с себя все, вытерся полотенцем, влез в японское кимоно, что мне подарил Джон Томас, затем открыл пиво.

Зазвонил телефон. Я снял трубку.

– Блядовник Буковски.

– Хэнк?

– Ну.

– Это Хэл, где тебя черти носят? Никак не могу дозвониться.

– На скачки ездил.

– И как?

– Круто пришлось, очень круто.

– Как отстрелялся?

– Примерно вровень.

– Новости от Стангоса. Он выслал «Пингвин 13». Ты свой экземпляр получил?

– Ну.

– Похоже, манда на обложке. Срез камня, но выглядит, как манда.

– Манда с месячником. Хоть бы настоящую, что ли, напечатали.

– В Штатах выходит 29 июня. Но в Анг уже вышел – тыры-пыры… Никос говорит, это лучший сборник в серии… тыры-пыры… истэблишмент ля университетские группы тыры-пыры уже по наши тыры-пыры жопы… Бейлес написал хорошую рецензию тыры-пыры-растопыры «Лондонский журнал» отказался тыры-пыры потом трали-вали в газету в Южной Африке тыр-пыр и они отказались тыр-пыр загвоздка в тыр-пыр они по наши жопы тыр-пыр.

– Ну.

Он еще сколько-то поговорил, потом бросил. Я допил пиво и открыл следующее, и тут снова полило КРУТО… людские сбереженья стекали в каньоны, в трещины в земле, незастрахованные, страховые компании были в курсе, архитекторы и строители все знали… через 15 минут я выйду за 2 шестериками (высоких), но сперва нужно переодеться из японского кимоно. 2 шестерика, 3 сигары и «Л.-А. Таймс».

Зазвонил телефон.

– Ну где же ты был, Хэнк? Я пыталась тебе дозвониться. С тобой твоя малышка хочет поговорить.

Малышке было четыре, и женщина дала ей трубку, и я смеялся и пил пиво, а она со мной очень серьезно разговаривала. И хорошо так, осмысленно. Изнутри. Все было очень серьезно и отчего-то очень смешно, пока я слушал ее и дождь, и несмолкавшие сирены снаружи. Смутно я думал обо всяком странном вроде Батальона Авраама Линкольна и одиннадцати дохлых головастиках под бельевой веревкой в 1932 году. Потом она попрощалась. На это ушло много времени.

Когда все закончилось, я выпутался из кимоно и приготовился грести лопатой на улице.

Подпалить ли нам жопу Дяде Сэму?

Или он подпалит нам? В августе мне стукнет 50, поэтому верить мне не стоит. Это на 20 лет больше 30, и я не очень понимаю, кому станут верить мальчики до 30, когда им перевалит за 30? Но, может, вам стоит мне самую малость доверять – я безработный, у меня даже есть щетина на бороденке, каждый вечер я пью до раннего утра, кропаю свои стишки и неприличные рассказики, все еще пытаюсь отыскать мишень, может, мажу, встаю в полдень за алкой-зельцером, нахожу на полу акварели среди пустых пивных бутылок и «Беговых формуляров» за прошлую неделю. «Берклийское племя» бесплатно присылает мне каждую неделю свой экземпляр, поэтому им должно быть известно, что я тут. Кроме того, я бухаю с кем угодно и слушаю. Дверь моя открыта и Левым, и Правым, черным и белым, желтым и красным, и разнообразным мужчинам, женщинам, коблам и гомикам. Я не учу; я учусь. Я был против войны, когда было модным быть за войну. Я считал, что мы б могли не ввязываться во Вторую мировую, и ход истории был бы примерно таким же, какой сейчас. Это будь здоров заявление, и, разумеется, его можно оспорить. Я по-прежнему против войны. Все равно, против Левого или Правого эти войны, для меня это по-прежнему война. У американских интеллектуалов «хорошая» война – та, что против Правых; «плохая» – против Левых. Слишком уж просто. Наука в том, чтоб не поддаться на уловки. Если намерены жертвовать человеческие жизни за Правое Дело, делайте его. Замените его новой конституцией или заставьте работать старую. Скажите: «Мы умерли. А вот чего теперь мы хотим». В тот же миг, когда из войны исчезает неприятель, создается пустота неравновесия и образуется новый враг. Уничтожите Левых – сами станете Левым; уничтожите Правых – поправеете сами. Все это ртуть, качели, и перекосом равновесия ловило в западню и обманывало даже великих людей. Политика, войны, правые дела – тысячи лет мы оказывались с мешком говна. Пора уж научиться думать.