Странный век Фредерика Декарта - Ирина Шаманаева

Он долго игнорировал насмешки, клевету и даже угрозы. Пережил крушение заговора Буланже и роспуск «Лиги патриотов», устоял перед газетной травлей, удержался в Коллеже, потому что другая часть студентов, не та, что писала на него доносы, отправила в газеты открытое письмо к ректору в защиту профессора Декарта и еще нескольких гонимых преподавателей. В этом письме они были названы гордостью французской нации. В старости, когда дядя рассказывал об этом, его голос начинал дрожать. Ему случалось защищать многих людей в своей жизни, но он не привык, чтобы вступались за него самого. Чувство, что он не один, и особенно поддержка молодежи стоили дорогого. Однако прошел год, два, и наступил миг, когда он понял – его борьба закончена. Не только молодость, средний возраст тоже был позади. На новые исследования не хватало времени, политика поглощала почти все его силы, а результаты были ничтожны. Когда Фредерик решил, что сделал все зависящее от него, он ушел из Коллеж де Франс и опять, как в далеком 1858 году, предоставил себя в распоряжение министерства просвещения.

Желание почтенного профессора стать школьным учителем было сочтено немного странным, но удовлетворено. Ему дали назначение в Ла-Рошель, и он опять стал преподавать французскую историю в лицее имени адмирала Колиньи.

…Пора мне вывести на сцену и рассказчика – себя самого. С этого момента я буду обращаться уже не к проекциям своей памяти, не к своим воспоминаниям об его воспоминаниях, а главным образом к тому, что я сам видел и слышал.

Летом 1891-го пятидесятивосьмилетний профессор Декарт возвратился в свой родной город.

Когда он окончательно поселился в Ла-Рошели, мне было четырнадцать. Первое впечатление он оставил не самое приятное. Казался человеком желчным, брюзгливым, смотрел на все вокруг с отвращением и твердил, что жизнь, конечно, огромная клоака, но ему осталось недолго мучиться, сюда он приехал умирать. Мои родители относились к нему с ангельским терпением – хорошо понимали, что он устал и тяжело переживает новый крах своей карьеры.

По семейной традиции я учился в лицее Колиньи. Профессор Декарт преподавал только у старшеклассников, мне оставался еще год, но я заранее его недолюбливал и боялся. Дома я кричал в запальчивости: «Если он будет преподавать у нас историю, я убегу на первый попавшийся корабль, устроюсь юнгой, уплыву на Антильские острова!» – «Дай ему время, – говорил отец. – Через каких-нибудь полгода и ты, и твои друзья-бездельники будете ходить за ним хвостом и выпрашивать дополнительное задание на дом!» Если бы отец сообщил, что дядя Фред выставит свою кандидатуру на ближайших президентских выборах, я и то поверил бы охотнее, но… через полгода все было именно так, как он предсказал! Мы подружились после первого же сблизившего нас случая и были верны этой дружбе долгих пятнадцать лет, до самой его смерти.

Прошла влажная и ветреная ла-рошельская осень, наступила зима, а вместо того, чтобы готовиться к худшему, Фредерик подтянулся, помолодел, во всем его облике и поведении появилась новая для него раскованность и легкость. Это хорошо видно по его поздним книгам. Так смело, свободно они написаны, не верится, что у них тот же самый автор, что и у неподъемной «Истории Реформации» (при всем уважении к своему ученому дядюшке, дочитать ее до конца я так и не сумел!).

В Ла-Рошели он закончил (по его словам, даже не закончил, а заново переписал) начатую еще во Фрайбурге «Историю моих заблуждений». Она вышла небольшим тиражом, и ее мало кто заметил, потому что она была совершенно не похожа на все, что профессор Декарт писал до сих пор. Он и не хотел широкой огласки и внимания.

К этой книге лучше всего подходит эпитет «странная». Она – нечто вроде дневника, охватывающего начало 1860х – первую половину 1870-х. Такая форма – стилизация, дневников он никогда в жизни не вел и избрал этот жанр только потому, что он лучше всего помогал донести его размышления о пережитых исторических событиях, о современниках, о написанных в то время книгах, о научных идеях. Самое удивительное там – отступления, касающиеся личных переживаний, написанные в форме вставных новелл. Их довольно много, и они очень откровенны, конечно, до известного предела. Но все-таки дело даже не в самих признаниях, а в контрасте между сдержанностью и простотой языка и содержанием, оставляющим впечатление присутствия на патологоанатомическом сеансе. Так, он безжалостно анатомирует, к примеру, мысли, терзавшие его с начала войны между Францией и Германией, и рассказывает несколько историй о том, как он чувствовал себя чужим среди своих и там, и там (причем маленькая новелла «Близ Дижона» – единственный текст из его обширного наследия, где хотя бы немного говорится об его участии в войне). О чем бы он ни писал, нигде нет даже малейшей попытки приукрасить свои намерения, найти в поступках исключительно лестную для себя подоплеку. Если он видит в своих мотивах трусость, слабость, конформизм – так и говорит, не приписывая себе задним числом никакой мудрости и благородства. И позы в этом тоже нет. О своих научных и человеческих ошибках, о выводах из пережитого он пишет сухо и беспристрастно, как ученый. Современники закрывали эту книгу с недоумением – настолько она была не в духе своего века. Это безжалостное, горькое и очень честное исследование собственной души только в наше время было оценено по достоинству.

После этого произведения, словно подведя черту под прошлым, Фредерик Декарт взялся за книгу о родном городе, которую обдумывал уже тоже очень давно.

«Неофициальная история Ла-Рошели» стала его шедевром. В ней в полной мере проявился его талант реконструировать прошлую жизнь людей, вскрывать их образ мыслей, мотивы их поступков. Книга читается взахлеб, но ее простота обманчива: лежащие на поверхности увлекательные, почти детективные сюжеты тянут за собой для умного читателя другие, скрытые слои смысла. И вы погружаетесь вслед за автором все глубже и глубже, но так и не достигаете дна – оно лишь заманчиво мерцает для вас сквозь толщу прозрачной воды. Из многих маленьких деталей складывается цельная картина жизни Ла-Рошели на протяжении нескольких веков. Хотите, посмотрите на нее с высоты птичьего полета, хотите, наведите лупу на какое-нибудь отдельное событие, оба плана в книге существуют абсолютно равноправно. А ее язык! Профессора Декарта всегда считали хорошим стилистом, и все же никогда и ничего он еще не писал так, как «Неофициальную историю». Излишние сдержанность и сухость, свойственные его ранним книгам, здесь сменились ясным, живым, сочным языком. Впервые появился на этих страницах и его немного макабрический юмор, который всегда был присущ ему в жизни, но раньше не находил места в творчестве.

«Неофициальная история» написана с любовью. Читаешь ее – и отпадают все сомнения в том, что профессор Декарт на самом деле был потомком всех этих гугенотов, монархомахов20, знаменитых и безымянных поэтов, солдат и служителей Бога, которые превратили в крепость узкую полоску земли на побережье Бискайского залива, чтобы сражаться здесь за свою веру и свободу. О собственной гордости за «малую родину» ученый сказал в полный голос и не побоялся показаться смешным. Самое же главное – он не побоялся написать провинциальную историю. Ла-Рошель и ее прошлое для него – сам по себе достойный изучения предмет, хоть и является частью истории Франции и Европы. С первой до последней страницы незримо ведут свой то лирически-задушевный, то колкий и ироничный диалог два человека, каждый из которых и есть Фредерик Декарт: уроженец Ла-Рошели и гражданин Европы, дотошный, пытливый и немного восторженный знаток местных древностей и энциклопедически образованный профессор Коллеж де Франс. Читать «Неофициальную историю Ла-Рошели», «Историю моих заблуждений» да еще его более позднюю книгу о падении гугенотов – удовольствие от первого до последнего слова. Я думаю, что и другие его книги надолго сохранят свою фактологическую и библиографическую ценность, но вот эти, ручаюсь, любители истории будут читать даже после того, как закончится наш век.