1661 - Дени Лепе

К всеобщему удивлению, суперинтендант заговорил снова:

— Что до экономии, не соблаговолило ли ваше высокопреосвященство ознакомиться с отчетами, которые я вам представил, — они касаются видов на торговлю предметами искусства и на последние военные заказы. Речь идет о денежных прибылях, которые, на мой взгляд, можно получить, минуя какие бы то ни было банковские сделки. Надеюсь, король оценит обоснованность моих доводов по достоинству и без промедления. Экономия, убежден, позволит его величеству выделять больше средств на политические нужды и в то же время сократить расходы на содержание своих верноподданных. Уж если они разучились бояться своих господ, пусть хотя бы научатся их любить!

На лице Мазарини мелькнула тень сомнения, однако он утвердительно покачал головой.

— Да-да.

И, обращаясь уже к Летелье, сказал:

— Господин канцлер, я должен просветить вас насчет доводов господина Фуке касательно изящных искусств, а к оружию мы еще вернемся. Кстати, что до вооружения… война, господин суперинтендант, требует взвешенных решений, черт возьми! — выругался кардинал, изображая иронию. — Похоже, белка на вашем гербе превратилась во льва, раз вы взялись укреплять свои владения на Бель-Иле. Я-то думал, ваша Индская компания промышляет мирной торговлей.

— О, да, господин кардинал, — ответил Фуке бесцветным голосом, едва скрывая волнение. — А укрепления, о которых вам любезно докладывают мои недоброжелатели, всего лишь склады. Но мои частные интересы не в этом. Мои частные интересы меркнут, когда я имею честь обсуждать интересы короны.

Мазарини загадочно улыбнулся, ничего не сказав в ответ. Когда он вновь обратился к Летелье, взгляд его сделался благожелательным:

— Итак, господин канцлер, как идут приготовления к свадьбе господина де Лувуа, вашего сына? Что до меня, я, вопреки желанию, уделяю недостаточно времени замужеству моих племянниц Гортензии и Марии… Бедные голубки, — простонал он со слезами на глазах, обращенных к небу.

Сложив ладони, первый министр проговорил что-то по-итальянски, перекрестился, потом развел руки и, опираясь на темного дерева подлокотники кресла, отпустил министров, заверив их, что очень хотел бы обмануть ожидания врачей, а для этого ему нужен отдых. Когда посетители отбыли восвояси, Мазарини еще долго сидел в кресле, не шелохнувшись, наслаждаясь вернувшейся тишиной. Потом он открыл глаза и позвонил в золоченый колокольчик с ручкой из оливкового дерева, который всегда держал под рукой. Заскрипел паркет, и послышались шаги камердинера. С задумчивым видом, даже не удостоив его взглядом, Мазарини приказал:

— Скажите Кольберу, чтобы поднялся ко мне.

Когда слуга покорно удалился, первый министр сказал, обращаясь к самому себе:

— Какой же он чудак… Столько лет прошло, а он так и не научился отличать коварство от порядочности!.. Какие одинаковые у них лица!

И, выпрямившись, со вздохом прибавил:

— Олухи, льстецы бестолковые… а он… вот уж не знаю, откуда столько решимости… Ну да ладно, времени на раздумья и полумеры больше нет. Тем хуже. Времени совсем не осталось.

— Караул! Убивают! Спасите! Помогите!

Кричала Жюли. Не успев войти в театр, Габриель кинулся в коридор, откуда доносились крики, и увидел на полу театрального сторожа, с грехом пополам отбивавшегося от двух молодчиков, мутузивших его на глазах заплаканной юной актрисы. Скрючившись, обхватив голову руками, старик, как мог, защищался от тумаков своих обидчиков. Габриель схватил одного из них за шиворот и, рывком поставив на ноги, изо всех сил ударил его кулаком прямо в лицо. У молодчика из разбитого носа хлынула кровь, залив белую рубаху, а сам он от сокрушительного удара рухнул наземь, как подкошенный.

— Дёру! — крикнул его сообщник.

Одним прыжком он вскочил на подоконник, распахнул окно и выпрыгнул наружу. Габриель последовал за ним, решив и ему задать трепку. Юный актер быстро сориентировался, благо окно первого этажа выходило на одну из знакомых ему узких улиц, прилегавших к театру. Улочка была забита битком: толпа валила на расположенный неподалеку овощной рынок. Молодчик бежал, протискиваясь меж ручных повозок и расталкивая торговцев, поносивших его и Габриеля на чем свет стоит. На каждом повороте улицы Габриель боялся потерять беглеца из виду: тот мог в любой миг нырнуть в толпу и скрыться. Через пять минут шального бега по узкому, извилистому лабиринту столичных улочек и закоулков юноша, запыхавшись, выскочил на набережную Сены. Негодяй, однако, уже прыгнул в лодку, принадлежавшую, должно быть, рыбаку, который отправился на рынок сбыть улов, и успел отплыть на порядочное расстояние от берега и от своего преследователя. Поскольку другой лодки рядом не оказалось, секретарь Мольера понял, что упустил беглеца. Он повернул обратно, полный решимости развязать язык его сообщнику, оставшемуся лежать на полу. В театр Габриель вернулся довольно скоро, в висках у него все еще стучала кровь.

— Куда же вы пропали? Я чуть не умерла от волнения, — сказала Жюли, увидев вернувшегося Габриеля.

— Где этот гад, сейчас я выверну его наизнанку! — яростно вскричал юноша, еще не успевший прийти в себя после неудачного преследования второго молодчика.

— Сбежал, мы его так и не удержали, — сказал сторож. — Спасибо, Габриель, если б не вы, мне точно пришел бы конец, — тяжко вздохнув, прибавил он со слезами на глазах.

По перекошенному лицу доброго старика было видно, что перепугался он не на шутку.

Пока собравшаяся вокруг них труппа горячо поздравляла отважного Габриеля, сторож, присев на стул перевести дух, попросил водки. При виде ее он тотчас ожил.

— Что же, в конце концов, произошло? — спросил Габриель сторожа, повеселевшего от доброго глотка спиртного.

— После того как я наткнулся на того шалопая, разбившегося на сцене, беды так и посыпались на нашу голову, — проскулил он. — Сначала свист да насмешки в тот вечер, после чего добрый господин Мольер слег, а давеча нагрянула полиция кардинала и ну шуровать — за день театр вверх дном перевернули, все обшарили, от подвала до чердака, искали неизвестно что.

— Полиция кардинала?! — не веря своим ушам, воскликнул в тревоге Габриель.

— Ну да, верно говорю! Эти господа битых три часа пытали меня расспросами про всех вас, — продолжал сторож. — Я уж решил, вот-вот арестуют меня и бросят в мрачное подземелье Консьержери.[23] Подумать только, комедианты — враги короля! Они хотели знать про труппу все-все: и кто где живет, и с кем какие водит знакомства. Я им рассказал то, что знал. А кто сюда еще захаживает, знать, мол, не знаю! А сегодня утром едва собрался я подмести большой зал, как столкнулся нос к носу с теми двумя разбойниками — они будто из-под земли выросли!