Наследство Крэгхолда - Эдвина Нун

Энн была слишком взволнована и возбуждена, чтобы думать о чем-то другом, кроме Гая Вормсби: о том, как он смотрел, как говорил, что сказал и что сделал. Ее чувства были слишком женскими, чтобы чего-то опасаться. Она даже и не вспоминала о легендах, проклятиях и ведьмах. Даже ужасный призрак не мог бы соперничать с этим страшно привлекательным человеком во плоти — ну просто настоящим очаровательным принцем!

В семнадцатом номере было тихо; Энн закрыла глаза и попыталась уснуть. За окном не было слышно даже шороха ветра, ни шепота, ни движения.

Только стук ее собственного сердца.

В девятнадцатом номере Питер Каулз был очень занят.

Он был по-прежнему одет и рылся в ящиках бюро, стоявшего у дверей комнаты. В его стремительных движениях чувствовалось какое-то отчаяние и безысходность, хотя он прилагал огромные усилия, чтобы оставаться спокойным. Выражение его лица амурчика было гораздо жестче обычного, и было трудно представить, что Питер Каулз недавно выпил слишком много бренди в зале внизу: ловкость и проворность его движений выдавали его притворство перед остальными, когда он несколько мгновений назад изображал из себя сильно подвыпившего.

На самом деле он был трезв, как судья. Судья своих ближних — мужчин и женщин. Наконец он нашел в ящике то, что искал: пальцы его обхватили что-то в третьем ящике бюро. Из горла Питера вырвалось удовлетворенное хмыканье, и он осторожно задвинул ящик. Когда он шел к кровати, в его правой руке был ясно виден этот предмет. Даже Энн Фэннер поняла бы, что это такое: автоматический пистолет 32-го калибра с рукояткой из слоновой кости. Слоновая кость сверкнула в тот момент, когда Питер ловко крутанул пистолет в руке, прежде чем осторожно положить его в боковой карман своего мятого синего блейзера.

Взгляд его совершенно изменился. Водянистые голубые глаза поэта больше не излучали чувство прекрасного, интеллектуальную мысль или свет творчества.

Теперь в них было больше от деревенского мужика. Грубого, неотесанного, жестокого, буйного мужика. Такого, что скорее затопчет ростки, чем станет нежно заботиться о них.

В блестящем мозгу Питера Каулза, словно в карусели самоистязания, кружились, плясали, кувыркались странные видения.

Побуждавшие его действовать.

И действовать сейчас.

В двадцатом номере тоже не могли уснуть.

Кэтрин Каулз, во всем блеске своей красоты в великолепном серебристом платье до пола, без устали мерила шагами свою комнату. Дым сигареты тянулся вслед за ее движениями — она была заядлым курильщиком. В ней боролись и сталкивались самые противоположные чувства. Она прекрасно держалась на публике, была остроумной, очаровательной и фантастически женственной, но теперь, оказавшись одна в своем номере, Кэтрин стала совершенно другой: она просто кипела от гнева. Она видела, как Гай Вормсби вовсю кокетничал, посылая водопады очарования на доверчивую голову Энн Фэннер, и это было больно. И самое смешное, что ей по-прежнему нравилась мисс Бостон, несмотря на страшную ревность и злость к Гаю. Что же делать? Как элегантно уладить эту ситуацию? Изящно, не теряя здравого смысла и логики? Кэтрин Каулз считала себя воспитанным, цивилизованным человеком. Справедливым человеком.

При всей своей хватке и умении быть неотразимой женщиной, она не признавала закона джунглей. Она не хотела навредить Энн Фэннер, но и себе она тоже не хотела причинить боль! Вот и дилемма.

Будь проклят, Гай Вормсби! Будь проклят, будь проклят, будь проклят!

Будь проклят за то, что поступил как скотина; будь проклят за страсть к археологии, а не к какому-то другому нужному делу; будь проклят за свои Ведьмины пещеры…

На этой фразе Кэтрин остановилась.

Вынув изо рта длинную сигарету с фильтром, она задумчиво нахмурила брови, от неожиданной сердитой сосредоточенности сложившиеся в форме буквы «V».

Теперь ей все было так ясно. Да. Почему бы нет?

Завтра.

Ведьмины пещеры.

Все четверо отправятся в лес. Одни. Далеко от любопытных глаз. А почему бы и нет? Ситуация — как по заказу! Никто ничего и не спросит о том, что могло произойти во время такой прогулки, которую запланировал для них на завтра Гай Вормсби.

Экспедиция Вормсби в прошлое.

Она может превратиться в поисковую экспедицию Кэтти.

Расслабленная от мыслей о возможности исполнения в будущем ее желаний и мечтаний, Кэтти загасила сигарету в стеклянной пепельнице, стоявшей на столе рядом с ней, сняла свое великолепное платье и аккуратно разложила его поверх глубокого кресла у окна. В канареечно-желтой шелковой пижаме она была хороша, как никогда. Она распустила пучок своих черных волос, и те роскошной блестящей волной заструились по плечам, словно продолжение ее самой. Тихо улыбнувшись собственным мыслям, Кэтрин Каулз, искушенное и совершенное создание, с кошачьей грацией и мурлыканьем протянула руку к шнурку ночника и медленно потянула его вниз. Комната погрузилась во мрак.

Луна все еще была скрыта мчавшимися по небу облаками. Однако женщине, лежавшей на спине, глядя в потолок, казалось, что блеск ее завтрашнего плана освещает темноту. Как и Энн Фэннер, Кэтрин Каулз была слишком взволнована и возбуждена, чтобы сразу уснуть.

Не то что мужчины их жизни.

Дальше по коридору, в двадцать четвертом номере, Гай Вормсби стоял у окна, придерживая рукой отодвинутую штору и глядя на землю внизу. Его поза и поведение выражали настороженность и внимание, словно он ждал чего-то. Или кого-то. Высокая фигура Гая казалась строгой и подтянутой. Он тоже еще не раздевался, так как только что вошел в номер. Энн Фэннер, наверное, еще вспоминает о своих ощущениях от прикосновения к телу его грубой спортивной куртки и этот неожиданный поцелуй. Наверняка вспоминает… Однако Гай Вормсби и не думал об этой юной впечатлительной леди из Бостона и мимолетных романтических поцелуях. Он весь был поглощен созерцанием панорамы, открывавшейся внизу, за окном, словно стоял на часах или шпионил за кем-то, боясь пропустить что-то. Войдя в номер, он не стал включать свет, а сразу же подошел к окну. Неожиданно он заволновался, и его шумный, глубокий вздох нарушил тишину, царившую в темной комнате.

Отступив назад, он плотней задернул штору. Снаружи донесся долгий высокий завывающий звук, который могло издавать только какое-то животное — собака или волк, например. Услышав этот одинокий лающий вой, Гай Вормсби коротко и нервно выругался в темноте.

Вой прекратился так же неожиданно, как и начался.

Напрягая зрение, Гай Вормсби стал смотреть в окно, словно пытаясь что-то разглядеть в темноте ночи. Интервалы, с которыми луна показывалась из-за облаков, стали неизмеримо дольше, и уже прошло, наверное, не менее десяти минут с момента последнего появления сияющего путеводного света. Вормсби весь сжался в темноте — сбитый с толку, неуверенный и немного напуганный. В тот момент, когда он пытался понять, добраться до истины, был нанесен настоящий удар его сознанию — сознанию ученого, хорошо знакомого с упрямыми неопровержимыми фактами. Он отпрянул от окна, размахивая руками, хотя между ним и ночными тенями было толстое стекло окна: нечто отвратительное и черное, с неясными очертаниями — небольшое, но от этого не менее ужасное и пугающее, — описывая круги, колыхаясь и подрагивая, приблизилось к стеклу. Два огонька крошечных глаз, казалось, пронзали темноту. Гай Вормсби снова взмахнул руками, и, словно по волшебству, существо, издав тихий, похожий на мышиный писк звук, накренившись набок, подлетело к левой части окна и растворилось в темноте именно в тот момент, когда луна снова наполнила ночной мир своим сиянием. Гай Вормсби потер глаза, словно безумный вглядываясь в землю и небо за окном, но там не было видно ничего, кроме призрачных, таинственных очертаний Крэгхолд-Хаус, стены деревьев и твердой темной земли. Затем лупа спряталась снова, и снова все погрузилось во тьму. Гай Вормсби тряхнул головой, пытаясь избавиться от неразберихи мыслей, страхов, немыслимых догадок, предположений и внезапного ужаса.