120 дней Содома - Маркиз Де Сад

Алина на софе Герцога, горько плакала, как и нежнаяАделаида, всхлипывающая в нише Кюрваля, который ничуть не разделяя боль этогопрекрасного создания, жестоко бранил ее за то, что она сменила позу, в которуюон ее поставил, но, впрочем, с самым живейшим интересом следил за исходомпрелестной сцены. Тем временем Софи была раздета, не вызвав ни малейшегосочувствия: ее помещают в то же положение, которое только что описала Дюкло, иГерцог объявляет, что сейчас кончит. Но как быть? То, что рассказала Дюкло,совершалось человеком, который не испытывал эрекции, и разрядка его дряблогочлена могла направляться туда, куда он хотел. Здесь же все было совсем не так:угрожающая головка орудия Герцога не хотела отворачиваться от неба, которому,казалось, угрожала; надо было, так сказать, поместить девочку наверх. Никто незнал, как это сделать, но чем больше находилось препятствий, тем сильнее крайневозбужденный Герцог чертыхался и извергал проклятья. Наконец, на помощь пришлаЛа Дегранж. Не было ничего такого в области распутства, что было неизвестно этойколдунье. Она схватила девочку и усадила ее так ловко к себе на колени, что какбы ни стоял Герцог, конец его члена касался влагалища. Две служанки подошли,чтобы придерживать ноги девочки, и она, возможно, могла уже лишитьсядевственности; никогда она не выглядела такой прекрасной. Но это было еще невсе: надо было ловкой рукой ограничить поток и направить его прямо поназначению. Бланжи не хотел рисковать не ловкой рукой ребенка для такой важнойоперации. «Возьми, Юлия, – сказал Дюрсе, – ты будешь этим довольна».Она начинает напрягать его. «О, черт подери! – сказал Герцог, – онамне все испортит, потаскуха, я ее знаю: я – все-таки ее отец; она ужаснобоится». – «Честное слово, я советую тебе мальчика, – сказалКюрваль, – возьми Эркюля, у него такая гибкая кисть». – «Я хочутолько Дюкло, – сказал Герцог, – она лучшая из всех наших «трясуний»;позвольте ей ненадолго покинуть свой пост, пусть подойдет сюда». Дюклоподходит, очень гордая тем, что ей оказано особое предпочтение. Она закатываетрукав до локтя, и, обхватив огромный инструмент господина, принимается теретьего, оставляя все время головку открытой, шевеля его с мастерством, доводябыстрыми и в то же время размеренными толчками; наконец, бомба взрывается в тусамую щель, которую она должна покрыть. Герцог кричит, извергает проклятья,неистовствует, заливает себя. Дюкло не расстраивается; ее движения определяютсястепенью того удовольствия, которое они доставляют; Антиной, специальнопоставленный рядом, аккуратно заставляет проникнуть сперму во влагалище по меретого как она вытекает, а Герцог, побежденный сладострастными ощущениями, видит,вздыхая от сладострастия, как в пальцах его трясуньи понемногу сникает пылкийчлен, рвение которого только что так пылко его распаляло. Он бросается на своюсофу, госпожа Дюкло возвращается на свое место; девочка вытирается,успокаивается, возвращается в свой катрен, и рассказ продолжается, оставляязрителей убежденными в истине, которой они, как я думаю, были проникнуты ужедавно: идея преступления всегда умела распалять чувства и вести нас к разврату.

«Я была очень удивлена, – сказала Дюкло, возобновляясвое повествование, – когда увидела что все мои товарки смеются, подойдяко мне, спрашивают, вытерлась ли я, и делают еще тысячу других замечаний,которые доказывали, что они очень хорошо знакомы с тем, что я только чтопроделала. Меня не оставили надолго одну; сестра, отведя меня в комнату пососедству с той, в которой обычно совершались партии, и в которой я совсемнедавно была заперта, показала мне дырку, которая была нацелена прямо наканапе, все легко видели, что происходило. Она сказала мне, что мадемуазелиразвлекались между собой тем, что ходили сюда смотреть, что мужчины проделывалис их товарками, и что я сама вольна прийти сюда, когда захочу, лишь бы толькоместо было не занято; поскольку частенько случалось, говорила она, что этауважаемая дыра служила тайнам, которым меня обучат в свое время и в надлежащемместе. Я пробыла неделю, не воспользовавшись этим удовольствием; и вот, однаждыутром, когда кто-то пришел и спросил девицу по имени Розали, одну из самыхкрасивых блондинок, какую только можно было увидеть, мне стало любопытнопонаблюдать, что с ней будут делать. Я спряталась; вот какова была сцена,свидетелем которой я стала: мужчине, с которым Розали имела дело, было небольше двадцати шести – тридцати лет. Как только она вошла, он усадил девушкуна табурет, очень высокий и предназначенный специально для этой церемонии. Едваона оказалась там, он вытащил все шпильки, которые держали ее волосы и распустилдо самой земли поток великолепных светлых волос, украшавших голову этойпрекрасной девушки; затем вытащил из кармана расческу, расчесал их, перебралруками, поцеловал, перемежая каждое действие восхвалением этих волос, которыеисключительно его занимали. Наконец, вытащил из своих штанов маленький член,сухой и негнущийся, быстро укутал его в волосы своей Дульсинеи и, копошась сним в волосах, кончил, обняв другой рукой шею Розали и припав к ее губам; затемон извлек свое орудие. Я увидела, что волосы моей товарки все залиты спермой;она вытерла их, завязала и наши любовники расстались.

Месяц спустя за моей сестрой пришли для одного человека, накоторого наши мадемуазели посоветовали мне пойти посмотреть, потому что онобладал достаточно вычурной фантазией. Это был человек лет пятидесяти. Едва онвошел, как без всяких предварительных действий и ласки показал сестре свой зад;она, зная об этом обряде, заставляет его наклониться над кроватью, обхватываетэту дряблую и морщинистую задницу и начинает сотрясать ее с такой яростнойсилой, что кровать трещит. Тем временем наш муж, не показывая ничего другого,возбуждается, вздрагивает, следует за движениями, похотливо отдастся этомунаслаждению и кричит, что кончает. Движения на самом деле очень сильны,поскольку моя сестра была вся в мыле. Но какие жалкие мгновения, какоебесплодное воображение!

Если тот, которого мне представили немного спустя, и недобавил подробностей новой картине, то по меньшей мере, он казался болеесладострастным и, по-моему, его мания носила больший оттенок распутства. Этобыл толстый человек лет сорока, коренастый, но еще свежий и веселый. Посколькуя никогда не имела дела с человеком такого вкуса, то первым моим движением,когда я оказалась с ним, было заголиться до пупка. Даже у собаки, которойпоказывают палку, не так вытягивается морда: «Ну, черт подери! Милая моя,оставим в стороне твою дыру, прошу вас». С этими словами он опускает мои юбки сбольшей поспешностью, чем та, с которой я их поднимала. «Эти маленькиепроститутки, – прибавил он раздраженно, – все время показывают то,что не надо! Вы виноваты в том, что я, возможно, уже не смогу кончить сегоднявечером… до того, как я выброшу ваше жалкое отверстие из своей головы». Говорятак, он повернул меня спиной и задрал мои нижние юбки сзади. В этом положении,поддерживая мои задранные юбки, чтобы видеть, как движется моя задница приходьбе, он подвел меня к кровати, на которую уложил меня на живот. Тогда онначал внимательно разглядывать мой зад, загораживая от себя рукой переднююнору, которой, как мне казалось, он боялся больше огня. Наконец, предупредивменя, чтобы я скрывала, как только могла эту недостойную часть (я пользуюсь еговыражением), он двумя руками долго и развратно копошился в моем заду, раздвигали сдвигал его, припадал к нему губами, и даже раз или два я почувствовала, какгубы его касаются отверстия; он еще не был возбужден… Но все же, явно спеша,настроил себя на развязку операции. «Ложитесь прямо на пол, – сказал онмне, бросив несколько подушек, – туда, да, вот так… пошире разведите ноги,немного приподнимите зад, чтобы отверстие в нем было открыто широко, как вытолько сможете. «Прекрасно», – прибавил он, видя мою покорность. Взявтабурет, он поставил его у меня между ног и сел на него так, что его член,который он, наконец, вытащил из штанов и стал трясти, оказался, так сказать, науровне отверстия, которому он расточал похвалы. Тут его движения стали болеебыстрыми. Одной рукой он тер себе член, другой раздвигал мне ягодицы; несколькопохвал, приправленные многочисленными ругательствами, составляли его речи: «А!Черт возьми, какая прекрасная жопа! – кричал он. – Великолепноеотверстие, ах, как я сейчас залью его!» И он сдержал слово. Я почувствовала,что вся мокрая; развратник, казалось, был окончательно сражен своим экстазом.Это правда, что почести, оказываемые заднему храму, вызывают всегда большепыла. Гость удалился, пообещав приходить ко мне, поскольку я хорошоудовлетворяла его желания. Действительно, он стал являться со следующего дня,но непостоянство заставило его предпочесть мою сестру. Я подглядывала за ними иувидела, что он пользовался теми же приемами, которым моя сестра подчинялась стой же покорностью». – «А у твоей сестры была красивая задница?» – спросилДюрсе. – «Один единственный штрих позволит вам судить об этом,сударь, – сказала Дюкло. – Один знаменитый художник, которомузаказали исполнить изображение Венеры с великолепными ягодицами, пригласил еемоделью после поисков, как он говорил, у всех парижских сводниц, где он так ине нашел ничего стоящего». – «Поскольку ей было тогда пятнадцать лет, а унас есть девочки того же возраста, сравни ее зад с какой-нибудь жопой из тех,что ты видишь перед собой», – прибавил финансист. Дюкло устремила свойвзор на Зельмир и сказала, что ничего не может найти подобного, не только почасти зада, но даже и лица, которые хота бы отдаленно напоминали ее сестру.«Ну-ка, Зельмир, – сказал финансист, – подойдите, покажите мне вашиягодицы». Она была как раз из его катрена. Очаровательная девушка подходит, всядрожа. Ее кладут на живот у ножек дивана; зад приподнимают, подложив подушкималенькое отверстие появляется целиком. Распутник начинаем возбуждаться, целуети теребит то, что предстало перед ним. Он приказывает Юлии трясти ему член; этовыполняется. Его руки шарят по другим местам, похоть опьяняет его; егомаленький инструмент под воздействием сладострастных толчков Юлии, вроде бытвердеет на мгновение, распутник извергает проклятья, сперма течет; раздаетсязвонок к ужину.