Неправильные дети - Хана Тук

Милу порылась в маминой части гардероба, выбрала длинное зелёное платье, которое было ей немного велико, и накинула на плечи. Потом взяла красное платье для Фенны и вытащила плотные хлопковые носки, чтобы согреть замёрзшие ноги. Бросив быстрый взгляд на спящих друзей, Милу дотронулась до плеча Фенны.

– Давай обыщем мельницу сверху донизу.

Чердак с механизмами был по-прежнему сумрачным. Тем не менее девочки обошли каждую шестерёнку, на случай если те скрывают подсказки. Но здесь не имелось ни прядей чёрных, как ночь волос, ни вырезанных на дереве тайных посланий для Милу. Стены стонали, а наверху под куполом что-то скреблось и шуршало в густой соломе.

Единственным, что представляло маломальский интерес, оказалась маленькая квадратная дверь в стене. Чтобы её открыть, Милу пришлось всем весом налечь на задвижку.

Наконец она поддалась, и Милу осторожно приоткрыла дверцу, которая распахнулась прямо в небо. Ледяной воздух ворвался внутрь, и стоило Милу увидеть, на какой высоте она очутилась, как у неё сразу закружилась голова.

В свете дня низина польдера[11] выглядела совсем иначе: туманные лоскуты усыпанных снегом полей с перекрестьями каналов. Между домами тут и там виднелись крытые соломой сараи, коровы паслись на обледенелых полях, а по дороге медленно ездили велосипедисты, при встрече они приветственно махали друг другу. Пейзаж был бескрайним и спокойным, нисколько не похожим на скученный, суетливый город, к которому привыкли ребята. Отсюда Амстердам казался всего лишь серой линией, над которой тянулись такие же серые облака.

Неужели они прошли весь этот путь?

Милу закрыла дверцу, вновь отгородившись от внешнего мира. И вдруг она заметила, что Фенна залезла под самый потолок: взгляд подруги был прикован к тому месту, откуда доносился шум.

Скрип. Скрип. Скрип.

– Там, наверное, птичье гнездо, Фен, – сказала Милу. – Голуби, должно быть.

Фенна вздохнула, кивнула, спустилась и смахнула пыль с ног.

– Думаю, мы с чистой совестью можем сказать, что подсказок здесь нет, – заключила Милу. – Надо поискать что-нибудь стоящее.

Милу подтолкнула Фенну к лестнице, которая вела в мастерскую кукольника. Она крепилась перед тем, как осматривать эту комнату, но при виде игрушек, сделанных отцом, её опять захлестнули волны отчаяния. Казалось, что Поппенмейкеры просто ненадолго ушли. Однако толстый слой пыли повсюду свидетельствовал о том, что хозяева отсутствовали уже очень долго: много дней или недель, может, даже несколько лет.

Милу направилась к верстаку, и неожиданно что-то на нём привлекло её внимание. Это был лист бумаги в рамке: стекло растрескалось, как будто кто-то с силой швырнул его об пол.

Милу осторожно взяла рамку и сдула пыль.

Под стеклом оказался портрет мужчины, нарисованный ребёнком. Лицо у человека имело форму картофелины, а один глаз был в два раза больше другого. Нос изогнулся под прямым углом, а на голове красовался не то цилиндр, не то перевёрнутое ведро… Милу так и не поняла наверняка. Уверена она была только в одном, что этот человек счастлив: его смахивающий на банан рот растянулся в улыбке до самых сливовидных ушей. Под портретом кривым почерком кто-то накарябал стихотворение.

В углу листа чуть менее разборчивым почерком было написано кое-что ещё.

Значит, портрету двадцать лет. У Милу зачесались мочки ушей. Она прерывисто выдохнула.

– Я… по-моему, у Брэма Поппенмейкера есть другая… – и она сглотнула. – У него есть другая дочь.

Она протянула картину Фенне, которая молча прочитала надписи.

– Думаю, это многое объясняет… даже платья, – Милу закусила внутреннюю сторону щеки, чтобы не разрыдаться. – У меня есть старшая сестра. Его дочь, которую он не бросил.

Уши колко и неприятно зудели. Милу яростно принялась их чесать, плакать она не собиралась. Должно существовать логичное объяснение всему этому. Где-то. Ей надо продолжать поиски.

И она стала обыскивать каждый шкаф, каждую полку, каждый закуток. Но там не было ни писем, ни фотографий, ни документов.

Милу поочерёдно рылась в набивке каждой куклы, в надежде нащупать хоть какие-нибудь символичные предметы или увидеть тайные знаки, но ничего не находила. Она дёргала плохо закреплённые доски на полу и проверяла возможные тайники.

Ничего.

Всё выглядело очень странно. Можно подумать, что на мельнице её маму никто никогда не замечал. Ни стихов, ни портретов, ничего, что бы свидетельствовало о том, что здесь находился ещё один взрослый человек. Кроме того, ничто не указывало на то, что ребёнок – её ребёнок – когда-либо тут жил.

У Милу дрожали пальцы, когда она записывала в тетради несколько новых идей. Она захлопнула «Книгу теорий» и кинулась вниз, чтобы продолжить поиски на кухне.

К тому времени остальные уже успели проснуться и примерить одежду Брэма и Лизель.

– Надеюсь, ты не возражаешь, – пробормотал Сем, смущённо оттягивая воротник полосатой рубашки. – Просто очень холодно.

– Конечно нет, – ответила Милу, копаясь в ящиках под шкафом-кроватью с зелёным покрывалом. Где-то должны быть подсказки. – Уверена, Сем, мой отец не возражал бы.

– Я кое-что нашёл, – добавил Сем, который сидел на краю постели.

Он держал в руках пачку газет. Милу взяла их у него и сдула пыль со страниц.

– Они все тысяча восемьсот восьмидесятого года, – прошептал Сем. – Последняя вышла в декабре восьмидесятого, – добавил он. – Когда ты…

Милу понимающе кивнула, от волнения у неё ком в горле встал. Значит, родители оставили мельницу в тот самый месяц, когда Милу нашли на крыше «Малютки-тюльпана».

– Спасибо, Сем, – сказала она, сделав пометку в тетради. – Это очень важно.

В ответ мальчик улыбнулся натянутой, скованной улыбкой.

– Я всё равно считаю, что тебе нужно быть готовой к разочарованию…

– До настоящего момента у меня ничего, кроме разочарований, и не было. Одним больше, одним меньше, какая разница? Я должна узнать, что произошло: и не имеет значения, хорошо это или плохо. Мне нужны ответы.

– Здесь столько книг, – протянула Лотта, заглянув в соседнюю комнату. – Мне бы потребовались месяцы, чтобы прочитать их.

– Сейчас у тебя как раз есть время, чтобы начать читать, – произнесла Милу, собравшись с силами и поднявшись на ноги. – Нам уже не надо каждый день гнуть спину на работе по хозяйству. Хотя это место стоило бы привести в приличный вид…