Сага о Рунном Посохе - Майкл Муркок

В тот вечер был устроен торжественный ужин, и граф не поскупился на угощение. За столом собрались самые почтенные граждане Камарга, несколько самых известных скотоводов и тореадоров, в том числе и вполне оправившийся от ранений Мэтан Джаст, которого граф год назад спас на корриде.

Дичь и рыба, несколько сортов мяса, всевозможные овощи, разнообразные напитки, эль и множество превосходных соусов и гарниров — все это было выставлено на длинном широком столе. Дориан Хоукмун сидел по правую руку от графа. По левую восседал Мэтан Джаст, победитель в последней корриде. Джаст преклонялся перед графом и так благоговел перед ним, что тому порой делалось неловко. Рядом с Хоукмуном сидела Иссельда, а напротив нее — Ноблио. На другом конце стола расположился одетый в пышные меха старый Зонзак Элькарэ, знаменитый скотовод Камарга. Он много ел и часто смеялся. Рядом с ним сидел фон Виллах, и оба почтенных мужа казались весьма довольными друг другом.

Пиршество близилось к концу, сластям, конфетам и знаменитому камаргскому сыру воздали должное, и перед каждым гостем поставили по три кувшина с разными винами, небольшой бочонок эля и вместительный кубок. Перед Иссельдой стоял лишь один кувшин и маленький бокал, хотя за ужином она пила не меньше мужчин.

Вино помогло Хоукмуну немного расслабиться, и он стал даже чуть более оживленным. Раз или два на губах его появилась улыбка, и если уж он и не отвечал на чужие шутки, то хотя бы не подавлял гостей своим мрачным выражением лица.

— Ноблио, — раздался голос графа. — Вы обещали нам балладу! Ноблио с улыбкой поднялся с места. Лицо его, как и у остальных пирующих, раскраснелось от вина и обильного угощения.

— Баллада называется «Порицание лести». Надеюсь, она вас позабавит.

С этими словами он принялся читать:

Чтоб воспеть улыбку милой, Жемчуг песнопевцу нужен: Как же он прославит зубки, Не упомянув жемчужин? А вот зубы коренные, Не в пример передним, нищи, Хоть на них лежит забота Пережевьсванья пищи. В мадригалах и сонетах Непременнейшие гости — Перламутровые ушки, Носики слоновой кости. Чем же провинились локти, Что о них молчат поэты?…

Граф Брасс с улыбкой следил за серьезным выражением на лице Ноблио, который с большим чувством читал свое творение, щедро разукрашенное напыщенными выражениями и сложными рифмами. Оглянувшись по сторонам, Хоукмун увидел, что некоторые гости удивлены, другие, уже изрядно опьяневшие, довольно улыбаются. Сам он оставался бесстрастен. Иссельда, наклонившись к нему, что-то прошептала, но он не расслышал ее слов.

Челюсти, виски и скулы

Тоже вовсе не воспеты.

В виршах множество сравнений

Для слезинок вые найдете,

Но не сыщете полслова

О слюне и о мокроте.

Если дева плачет — бисер

И роса идут тут в дело;

Ну, а что мне надо вспомнить,

Если милая вспотела?…

— Что это он несет? — пробурчал фон Виллах.

— Речь идет о давно минувших временах, — прошептал в ответ Зонзак Элькарэ. — Еще до Тысячелетия Ужаса.

— Я бы предпочел военную песню.

Зонзак Элькарэ жестом попросил его не шуметь, и Ноблио продолжил:

Кудри — золото, но если, Веря стихотворной справке, Локон я подам меняле, Выгонят меня из лавки. Были женщины из мяса И костей; теперь поэты Видят розы в них и маки, Лилии и первоцветы. Эх, зеленщики-поэты! Женщинам вы не польстили, Прелести их воспевая… В этом травянистом стиле.

Слов поэмы Хоукмун почти не разбирал, однако ритм стиха странным образом воздействовал на него. Сперва он решил, будто это вино, но потом понял, что мозг его временами словно начинает пульсировать, и давно забытые чувства пробуждаются в душе. Он покачнулся на стуле.

Пристально покосившись на Хоукмуна, Ноблио продолжил чтение, сопровождая слова выразительными жестами:

Нет, с кораллом целоваться

Было б делом невеселым,

Так же, как лобзать гвоздики

Сладостно лишь разве пчелам.

Очи зарятся на деньги,

А уста подарков просят,

И, однако виршеплеты

Без конца их превозносят.

— Вам дурно, милорд? — наклонившись к Хоукмуну, обеспокоенно спросила Иссельда.

— Нет, спасибо, со мной все в порядке.

Он обеспокоился, не прогневал ли чем-нибудь владык Гранбретании и не дали ли они жизнь Черному Камню. Все плыло у него перед глазами…

А ведь есть тихони-бедра,

Есть бессребреницы-ляжки,

Коим не присущи зависть

И спесивые замашки.

Вот кому за бескорыстье

Посвящать должны поэты

Оды, стансы, и канцоны,

И романсы, и сонеты.

Теперь перед глазами Хоукмуна стояла только фигура и лицо Ноблио. Он не слышал ничего, кроме ритма и рифм поэмы. Их очарование поражало его. Даже если предположить, будто Ноблио действительно решил околдовать его… Но непонятно, зачем это могло ему понадобиться…

А рубинам ненасытным

И сапфирам завидущим

Лишь презренье вместо гимнов

Пусть достанется в грядущем.

Алчные уста, о коих

Приторный несете вздор вы,

Называть бы надлежало

Устьями бездонной прорвы.

У Хоукмуна вырвался судорожный вздох, как у человека, неожиданно угодившего в ледяную воду. Иссельда коснулась рукой его мокрого от пота лба. В ласковых глазах ее читалась тревога.

— Милорд…

Хоукмун смотрел на Ноблио, словно завороженный… Сидевший напротив фон Виллах ударил кубком по столу.

— Полностью согласен. Почему бы лучше не прочесть «Битву в горах»? Это прекрасное…

Глазки, в коих блещет жадность,

Это язва моровая,

Зубки, рвущие добычу, —

Хищная воронья стая.

Разорительны прически,

Так что волосы…

Хоукмун смутно ощущал прикосновение Иссельды, но ее слова звучали для него пустым звуком. Не отрываясь, он смотрел на Ноблио и слышал только его. Бокал выпал из руки герцога. Ему стало дурно, но граф Брасс, сидевший рядом, даже не пошевельнулся, чтобы прийти ему на помощь. Он взглянул сперва на Хоукмуна, затем на Ноблио, и в глазах его мелькнула едва уловимая насмешка…

Даже черные, как сажа,

Могут зваться золотыми.

Знай: слагая гимны зубкам,

Не вкусишь ты жизни мирной,

Тощей стервой поперхнешься

Или будешь съеден жирной.

Вскочив на ноги, Хоукмун попытался что-то сказать Ноблио, но тут же рухнул на стол, опрокинув бокал.

— Он что, пьян? — с нескрываемым презрением вопросил фон Виллах.

— Ему дурно! — вскричала Иссельда. — Он болен!