Озил. Автобиография - Месут Озил

Когда они связались с «Шальке» и спросили, что бы это могло значить, им ответили, что мы будто бы скрепили продление договора рукопожатием. Да, пусть их предложение нас и устраивало. Но мы не давали никакого согласия. Финансовое обеспечение представлялось более чем достаточным, однако нам требовалось время, чтобы окончательно увериться в наличии перспектив развития в спортивном плане.

Полагая, что все улажено, хотя тот разговор был воспринят очень неоднозначно, я улетел на отдых в Стамбул после окончания футбольного сезона. Но это была лишь видимость того, что все в порядке. Потому что именно с этого момента меня стали травить в СМИ, да так, как не было ни до, ни после на протяжении всей моей карьеры.

30 декабря газета «Бильд ам Зоннтаг» обнародовала детали договора, который «Шальке» предложил мне подписать, и показали целых четыре страницы оттуда. «Юный талант из «Шальке» (19 лет) отказывается от контракта на 1,52 миллиона», – гласил заголовок. В тексте статьи говорилось с явным неодобрением: «Невероятное предложение для игрока, у которого из карьерных достижений – лишь 30 игр Бундеслиги без единого гола». Было и продолжение: «Поразительное предложение, которое было сделано Озилу лишь потому, что он пользуется безграничным уважением Мирко Сломки».

Признаться, я так не понял, в чем проявляется это самое безграничное уважение. В первую очередь меня интересовало, как эти документы оказались в распоряжении газеты. Единственным логичным объяснением нам казалось то, что в «Шальке» пожелали увидеть их опубликованными. И это совершенно точно было сделано не в наших интересах.

На следующий день травля продолжилась. Теперь сюжет подхватила газета «Bild», далеко не бесстрастно, а с явным осуждением написав обо мне следующее: «Алчная восходящая звезда футбола водит «Шальке» за нос». Внизу страницы шла статья с подзаголовком: «Когда знаменитостям все мало». Статья начиналась с таких предложений: «Вымогательство со стороны Озила, увы, не единичный случай».

Я перестал понимать происходящее. Мне было всего девятнадцать, а мне устроили публичную порку. Мне пришлось испытать на себе, что футбольная карьера на самом деле зависит не только от одаренности, прикладываемых усилий и интенсивных тренировок. Тебе необходимы связи, а также такие люди в клубе, кто поддержал бы тебя и подставил бы плечо, разгорись подобный скандал. Я не имел всего этого. Нам недоставало опыта и влияния, и было непонятно, что делать.

Когда в начале января следующего года я пришел на тренировку «Шальке», в нашу раздевалку заявился Андреас Мюллер. В этом, собственно, не было ничего особенного. Он частенько заходил, особенно когда хотел зажечь команду перед важным матчем. Я полагал, что он скажет нам пару слов о подготовке ко второму кругу Бундеслиги. Но я ошибался.

«Месут Озил, – начал он, даже не глядя на меня, – отныне не играет за «Шальке». Ни в первом составе. Ни во втором. И ни в юношеской сборной. Он также не будет больше с нами тренироваться».

Я подумал, что ослышался. С чего бы это мне больше нельзя играть за «Шальке»? Только потому, что я еще не продлил контракт? Потому, что задумался о собственном будущем? Потому, что осмелился сказать «нет»?

Пока я довольно кивал и соглашался со всем, со мной обходились ласково и обещали золотые горы. А сейчас в одночасье они превратились в монстров, которые хотели сломать мне карьеру. Я оказался у разбитого корыта. Это конец! В девятнадцать лет мне довелось пережить, что футболист, оказывается, всего лишь вещь, и он совершенно неожиданно может быть выброшен на помойку тренерами и генеральными директорами.

Я беспомощно озирался по сторонам. Я испугался за будущее. Мне казалось, я упускаю шанс всей своей жизни. Но никто не вступился за меня. Хотя столько игроков стояло в раздевалке. Шкафчики были распределены в соответствии с нашими игровыми номерами. Слева от меня сидел Рафинья, номер 16, будущий игрок «Баварии». Справа от меня присел Дарио Родригес, у которого был 18-й номер. Почему никто из старой гвардии не пришел мне на подмогу? Ни Бордон. Ни Младен Крстаич. Никто ничего не сказал в мою защиту, хотя я не сделал ничего плохого. Я даже не мог понять, на кого больше злиться – на товарищей по команде, которые сейчас молчат? Или на Мюллера, который унизил меня на глазах у друзей и коллег?

Больше всего сейчас мне хотелось наорать на Бордона: «Ну помоги же мне! Скажи уже, что хватит ломать здесь комедию!» В то время Бордону было 32 года. Он многое повидал в жизни. К его словам прислушивались в команде. Ему следовало бы мне помочь, думал я. Ведь парни помладше, разумеется, думали прежде всего о своем будущем, я понимаю это. Теперь мне понятно их молчание. В этом жестоком мире большого футбола они просто не могли ставить под угрозу собственную карьеру только потому, что еще у кого-то возникли проблемы с генеральным директором и тренером. Но в ту минуту я был ими страшно разочарован. И зол.

В первую очередь я злился на Андреаса Мюллера. Глядя на него, стоящего с усмешкой в нашей раздевалке, я вцепился в шкафчик, едва сдерживаясь, чтобы не броситься на него. Это было так несправедливо, так подло, так гнусно, что он публично меня унизил. Я был не в состоянии подобрать такие слова, чтобы достойно ему возразить как ни в чем не бывало, тогда как я был застигнут врасплох и растерян. Я бы предпочел дать волю кулакам. Но я был совсем не забияка и не настолько глуп, чтобы таким образом потешить его самолюбие.

Я вернулся домой уже совсем не тем, кем был с утра. В моей голове был сущий хаос. Мне хотелось то зарыдать, то сбежать из этого проклятого города. Я клялся стать лучшим в мире футболистом, чтобы доказать Андреасу Мюллеру, на что я способен. А через секунду думал о том, чтобы навсегда оставить профессиональный футбол.

Но у меня в жизни было не так уж много вариантов. Мне не на что было переключаться. В духе: если не получится учиться в медицинском, тогда стану архитектором или пилотом. Единственный вариант, открывающий мне перспективы, позволяющий выкарабкаться из нашего мирка, заключался в том, чтобы стать футболистом.

И именно это Мирко Сломка с Андреасом Мюллером пытались у меня отнять. Они собирались лишить меня единственного шанса на лучшую жизнь. Просто потому, что я не стал играть по их правилам. Они хотели забрать то, что приносило мне так много радости. И им прекрасно было известно, что у меня не было ни единой возможности защититься. Кто я такой? Никто. Чрезвычайно одаренный ноль. Я был бессилен в этой игре.

Мой близкий друг Барыш Чифтчи в то непростое время часто позволял мне выговориться. Ему не надоедало слушать, как я снова и снова рассказывал все тот же бред: «Я не хочу уезжать из Гельзенкирхена. Тут мои друзья. Вы ведь все тут. Я хочу и дальше жить со своими родными. Может, для кого-то это и нормально – перейти в другой клуб. Но только не для меня. Что же мне делать?»

Чтобы не давать другим повод для обвинений, я каждый день был с «Шальке», несмотря на запрет играть и тренироваться. Поступить так посоветовали отец и агент. «Мы не должны подставлять себя под удар», – пояснили они. Поэтому я шел в тренажерный зал – единственное место, где бы я мог находиться.