Долг - Виктор Строгальщиков

– Салага стрелял в воздух, – говорю, – и ты прекрасно это знаешь.

– Но ведь стрелял! Стрелял два раза – второй на поражение, как по Уставу положено, блин.

Я не спорю. Валерка рухнул в траву и пополз после первого выстрела, а я с хабаром отступал к колючке на полусогнутых и в сторону часового смотрел и увидел по ствольному выхлопу, что второй выстрел тоже был в небо. Пятился я задом не потому, что такой смелый, – боялся подставить спину. Мне казалось почему-то, что в спину попадут, а так успею увернуться. Глупая мысль, но других тогда не было. Пришлось возвращаться. В полку объявили тревогу и шмон, считали всех по головам и до рассвета держали на плацу, пока в казармах всё вверх дном переворачивали. Со шмоном вышло пусто, мы не пацаны, чтобы мешок с хабаром прятать под кроватью. Полковник Бивень кличет самовольщиков волками. «Рыщут тут, как волки, понимаете!..» Разрешите обратиться, товарищ гвардии полковник: не пойман – не волк. То есть наоборот: ты волк, покуда не поймали. Что-то меня со спирта повело. Давно не пил вообще, и Милка с докторами предупреждали: после такой дозы антибиотиков, какую мне вкачали, пить вообще нельзя, реакция наступит. Рота, в ружье, реакция наступает, огонь по всем фронтам!..

– Налей-ка лучше, – говорю я Спиваку.

– А что вы пьете?

– Спирт мы пьем. Чистейший медицинский. – Сам думаю: сейчас, блин, скажет, что нельзя, но мне, блин, по фигу, пусть муженьком своим командует. Однако Милка говорит совсем другое, Валерка начинает суетиться. Наливает в кружку заварки, добавляет спирта, кладет два куска сахара и бурно, со стуком, размешивает. В полку мы пили так перед отбоем, на сон грядущий – мне не понравилось: сердцебиение потом и морда красная.

– Во, – говорит Спивак, –ликер шартрез.

– Шартрез зеленый, – произносит Милка.

Вот черт, откуда она знает? Читала или видела, в натуре? Наверно, видела – ей как вольняге дозволяется гулять по всей Германии.

– Помянем Вовку, – говорит Спивак. Вообще-то мы за Вовку уже выпили, но парень он хороший – был, не грех и помянуть еще разок. Вовку повезут на родину в цинковом гробу. Никогда не видел, как выглядит цинковый гроб. Весь он цинковый – или только внутри, а снаружи обшит досками, как гроб обычный? Понятия не имею. А Милка выпила и даже не поморщилась. Сердцебиение потом и морда красная? Посмотрим. Злой я сегодня.

– Как вкусно! – Милка ловит картошку спиваковской ложкой. – Это вы готовили, Валера?

– Это я готовил, – говорю, и тут нам в дверь стучат. Ну екарный бабай, ну что за напасть, блин, такая! Ходоки, блин, как к дедушке Ленину!

– Иди открой, – командую Валерке.

Без фуражки, в шинели внакидку замполит похож на комиссара Фурманова из кинофильма «Чапаев». Даже выражение лица у него актерское: с умной понимающей улыбкой. Замполит с порога осматривает помещение. Сидящей к нему в профиль Милке он кивает как своей и ее присутствием, похоже, совсем не озадачен, а вот всем остальным...

– Не рановато начинаем? – Замполит вешает свою шинель на второй гвоздик рядом с Милкиным пальто. Дома у нее, наверное, так же рядом висит шинель мужа-лейтенанта. – Новый год-то завтра, товарищи бойцы.

– У них горе, – поясняет Милка. – Друг у них погиб.

– Это серьезно. – Замполит идет к столу, я подставляю ему табуретку. – Где и как? Дома, в Союзе?

– Да нет же! – восклицает Милка. – Здесь, в армии, в полку!

И она начинает рассказывать. Нет, в армии бабам не место. Она рассказывает все, что ей нагородил Валерка, и сдает нас замполиту по полной программе. Ничего замполит нам не сделает. Это и ежу понятно, и нам, и замполиту, но все испытывают явную неловкость. Про самовольщиков старлей и сам прекрасно знает, но есть негласный уговор между солдатами и офицерами: без дела и повода некоторых тем не касаться, иначе офицеру придется реагировать, особенно в присутствии сторонних лиц. Вот и сейчас замполит вроде слушает Милку, но смотрит на меня со Спиваком.

– Надеюсь, здесь, в госпитале, вы этим не занимаетесь, – без вопроса произносит замполит, дослушав Милкин монолог.

Мы с Валеркой молчим: что ответить? Тем более что и вопроса как бы нет. Может, налить и снова выпить за Вовку Иваненко? Интересно посмотреть: откажется старлей или все-таки выпьет.

– Мы, когда в суворовском учились, тоже бегали через забор – в кино, к девушкам. Но чтобы чем-то торговать, рисковать ради этого жизнью... Неправильно это, Сергей. Ты подумай.

– Я уже думаю, товарищ старший лейтенант.

– Михаил Степанович. Можно по имени-отчеству, я не по службе пришел. А ты, как я помню, Валерий.

– Так точно, – говорит Спивак.

– Хорошо поработали, парни. Я в этом деле понимаю, сам на военных курсах наглядку оформлял, политработников этому учат. Строго сработали, быстро и качественно, есть чистота замысла и исполнения. Я это ценю, вы не думайте. Как закончите – представим к благодарности. Может быть, даже командующему. Евгений Петрович говорил, что командарм пообещал приехать на открытие.

А что бы ему не приехать, думаю я, тут же рядом. Командующего армией, генерал-лейтенанта Петрова, я видел живьем во время той штабной командировки: внушительный мужик, совсем не старый, чуть за сорок, моложе моего отца. Было бы здорово вернуться в полк с благодарностью командующего и сунуть ее в морду Витеньке и всем другим начальничкам.

– Портреты, Сергей, мне тоже понравились. Сколько вы за них берете?

Не понял: он по делу спрашивает или чтоб меня унизить в глазах Милки?

– Начальству делаем бесплатно, – тактично улыбаюсь я.

– Так сколько? – спрашивает Милка.

– А тебе зачем?

– Может, я заплатить хочу.

Нет, если день не задался – это надолго.

– Пятнадцать марок, – отвечаю.

– Немало, – говорит старлей. – Полная солдатская зарплата.

– А вы давно здесь служите, Михаил Степанович? – с холодной вежливостью спрашиваю я.

– Третий год. – В голосе замполита слышно легкое недоумение.

– Тогда это при вас уже было.

– При мне? Что именно?

Знаю, что не надо, но остановиться уже не могу.

– Я ведь помню этот госпиталь. Нас сюда в вагонах прямо из Союза привезли. Мы здесь медосмотр проходили, потом сортировку.

...Нас было неполных три тысячи. Мы сидели на асфальтовом плацу, и партиями нас водили на осмотр. Это сейчас я знаю, что врачи и отделения по разным корпусам, а тогда всех медиков собрали для удобства в штабном корпусе. На первом этаже мы раздевались и потом голыми бегали по этажам из кабинета в кабинет. Почему голыми – неясно, вполне могли бы кальсоны оставить, мужские дела только раз проверяли: поднимут горстью все твое хозяйство, глянут и отпустят. И вот бежишь ты, голенький, в правой руке папка медицинская, а на левой – наручные часы, последнее, что у тебя осталось от гражданки. Так вот, на лестничной площадке между вторым и третьим этажом тебя встречает группа старослужащих солдат из госпитальной обслуги и предлагает тебе подарить им часы. Мол, старикам на дембель, себе потом купишь немецкие. Позиция ясна: их четверо, ты голый и один. Я спросил: «А если не отдам?» – «Отдашь», – сказали они. Я снял часы и бросил на бетон. Ударили меня несильно, больше для порядка. Я проверял потом на построении – никто с часами не вернулся после медосмотра.