Джек - Брильянт - Уильям Кеннеди

— Надо ехать, а то нам еще какой-нибудь умник в зад врежется, — сказал Мюррей. Мне эта мысль даже в голову не пришла — должно быть, от боли. Он включил заднюю скорость, но машина сдвинулась с места с трудом, издав какой-то странный скрежещущий звук. Гусь вышел под дождь, и я последовал его примеру. Прямо подо мной, буквально в шаге от моей ноги, разверзлась пропасть футов в четыреста глубиной, и я, осторожно забравшись обратно в машину, вылез слева, через дверь Мюррея. Нагнувшись, он пытался выправить переднее левое крыло, которое погнулось и царапало колесо. Несмотря на свой небольшой рост, Мюррей обладал огромной физической силой — крыло ему удалось выправить с первой же попытки. О край крыла он порезал правую руку, но, когда я протянул ему носовой платок, он отрицательно мотнул головой и, подняв с земли горсть глины, приложил ее сначала ко лбу, а затем к рассеченной ладони.

— Садись, — сказал он, оттирая со лба темно-красную жижу — грязь вперемежку с кровью.

— Я поведу, — предложил я ему.

— Сам справлюсь.

— Тебе не доехать.

— Это не ваша машина, мистер, — сказал он тоном, не терпящим возражений.

— Как знаешь. Тогда сначала подай задом и развернись. Ты стоишь у самой пропасти — свалимся, костей не соберем.

Уже стемнело. Промокнув до нитки и рискуя быть заживо погребенным под еще одним оползнем, я стоял в кромешной тьме, в глуши и руководил действиями залитого кровью, одноглазого психопата, который, вертя одной рукой руль автомобиля неземной красоты, пытался задним ходом въехать обратно на заколдованную гору.

Да, библиотека клуба «Рыцари Колумба» осталась далеко позади.

Джек заехал ко мне в Олбани через четыре дня после приключений в горах. Он только и говорил, что о Европе и о ее красотах, о лечебных курортах Бад-Хомбурга и Висбадена, о рулетке и баккара в казино, где крупье говорят на шести языках, о находчивости и обаянии парижских шлюх. Пришел он ко мне в контору вместе с Фогарти — был в городе по делам, которые мы не обсуждали, но которые, по всей вероятности, были связаны с поставкой пива его обширной клиентуре. Он вручил мне пять сотен наличными в качестве первого гонорара.

— И что я за эти деньги должен сделать?

— Купить себе билет в Европу.

— Джек, мне незачем ехать в Европу. У меня нет там никаких дел.

— Что ты все — «дел» да «дел». А отличное вино и вкусная еда — это, по-твоему, не дела?

— Что ж, может, ты и прав, — сказал я. Интересно, зачем я ему там? Что он задумал?

Джек обещал, что свяжется со мной на неделе, и с этим удалился.

Но связался он со мной гораздо раньше: позвонил в три утра и сообщил, что решил ехать в Нью-Йорк немедленно, а не на следующей неделе, как собирался, и, если удастся достать билеты, отбудет в тот же день дневным пароходом. «Ты готов? — спросил он. — Или целую неделю думать будешь?» Это значило, что в десять утра мне надо было быть на Манхаттане и в срочном порядке заниматься покупкой билетов и отменой деловых встреч. «Ну? Ну? Что скажешь?» — не отставал он. И тогда, вопреки здравому смыслу, я сказал: «Ладно, едем», а он воскликнул: «Ты молодчина, Маркус!» — и положил трубку, после чего я перевернулся на другой бок, поспал еще пару часов, а затем четырьмя телефонными звонками прекратил свое олбанское существование и поездом «десять тридцать» выехал в Нью-Йорк.

Фокстерьер, решив, по всей видимости, покончить жизнь самоубийством, прыгнул за борт. Произошло это в тот самый день, когда по пароходу распространилась новость, что испачканный кровью «бьюик» Чарли Нортрепа найден в гараже на Шестьдесят шестой улице, возле Бруклинской армейской базы. Гараж принадлежал Окороку Хиггинсу, дружку Джека и крон-принцу торговцев ромом на Лонг-Айленде. Бычка и одну бруклинскую парочку (жена была подружкой Алисы) взяли прямо на их квартире, где хранился целый склад оружия: гранаты со слезоточивым газом, боеприпасы, ракетницы, пистолеты «авторучка», бронежилеты и такое количество взрывчатки, что можно было взорвать целый квартал. «Война Бруклина с Капоне», — сделали вывод газеты. Бычок сказал лишь, что он спал на веранде дома Джека в Акре и что двое неизвестных разбудили его и посулили пятьдесят баксов, если он отгонит «бьюик» в Нью-Йорк и там его утопит. Полиция видела, как он и еще какой-то тип подозрительно долго торчали у причала на Пятьдесят восьмой улице, и Бычок признался, что «бьюик» набили камнями, чтобы легче было его утопить, скинув с моста.

Мы уже два дня находились на борту «Бельгенланда», шедшего из Нью-Йорка в Плимут и в Брюссель, когда вдруг нашей четверкой — Джеком, графом Дюшеном, Красавчиком Уилли Грином и мной — заинтересовались. Джек путешествовал под именем Джона Нолана, коммерсанта, занимающегося морским импортом, и никто на борту ничего не заподозрил до тех пор, пока по радио не выступил специальный уполномоченный нью-йоркской полиции, вздорный старик ирландец Дивейн, который заявил, что Джек совершил гнусное преступление и в настоящее время находится на пути в Европу, где собирается закупить партию наркотиков.

В розыске Джек не находился, но Дивейн считал своим долгом предупредить народы Европы, что исчадие ада приближается к европейским берегам. О машине Нортрепа ежедневно сообщала корабельная газета, и по мере того, как рос интерес к тайне исчезновения Чарли, росла и популярность Джека. Пассажиры фотографировали его, просили дать автограф и заверяли, что никогда не поверят, чтобы такой очаровательный человек мог быть замешан в таком чудовищном злодеянии.

О фокстерьере. Он появился, когда я стоял, облокотившись на перила, на спортивной палубе, а Джек неподалеку упражнялся в стрельбе. За собакой, насколько я мог разглядеть, никто не гнался, мимо меня пронеслось вдруг бело-коричневое пятно. Что-то все-таки, видимо, произошло, ибо пес либо перепугался, либо просто взбесился. Резко повернув, он, не снижая скорости, врезался в шпангоут, развернулся и, перемахнув через перила, полетел вниз, вращаясь в воздухе, точно акробат, падающий с каната на натянутую внизу сетку. Я видел, как его морда показалась в воде, скрылась под волной, появилась вновь, а затем исчезла. Вряд ли кто-нибудь еще заметил это.

Вскоре ко мне быстрым шагом подошел какой-то мужчина и спросил, видел ли я его собаку. Да, сказал я, видел, она только что прыгнула за борт.

— Прыгнула за борт? — переспросил он, потрясенный моим заявлением до глубины души.

— Именно. Прыгнула за борт.

— Ее не бросили?

— Никто ее не бросал, уверяю вас. Она сама прыгнула.

— Собака ни за что не стала бы сама прыгать за борт.

И он метнул на меня подозрительный взгляд, решив, вероятно, что это я утопил его собаку. Я объяснил, что и сам вижу такое впервые, но все обстояло именно так. Тут он что-то высмотрел за моей спиной и, прошептав: «Это же Джек-Брильянт», тут же напрочь забыл про фокстерьера и повернулся к стоявшему рядом пассажиру поделиться своим открытием. Через несколько минут на палубе собралось человек десять посмотреть, как стреляет Джек. В это время он как раз перезаряжал дробовик и, прежде чем опять приложить его к плечу, повернулся и обнаружил, что вокруг собралась целая толпа. Он выстрелил — промахнулся, выстрелил — промахнулся. По толпе пробежал смешок, но Джек окинул собравшихся пристальным взглядом, и смех смолк. Он выстрелил снова, снова промахнулся, снова выстрелил, снова промахнулся и в сердцах ткнул дробовиком в служителя, в обязанности которого входило вывешивать тарелочки для стрельбы. После этого мы с Джеком быстро спустились вниз, в салон, где Красавчик Уилли и граф, оба одетые с иголочки, совместными усилиями обыгрывали в покер четырех пассажиров, решивших было приумножить отложенные на отпуск сбережения. До того как я вместе с Джеком ступил на палубу «Бельгенланда», ни графа, ни Уилли мне видеть не доводилось; как выяснилось, граф был международным компаньоном Джека, его главным и самым сведущим торговым агентом, который говорил по-французски, по-немецки и по-испански и не терял голову, даже когда перед ним на столе лежало несколько вилок, а не одна. Что же до Красавчика Уилли, то этот был карточным шулером, который специализировался на океанских лайнерах, сейчас же представлял интересы Джимми Бьондо в приобретении и сбыте наркотиков. В тоненьких, точно нарисованных, усиках Уилли было что-то заискивающее, что, впрочем, не мешало ему, как говорили, срывать злобу на своем работодателе.