Дочки-матери - Алина Знаменская

— Сбегай за спичками, — бросила Наташа, отступая на безопасное расстояние. Сердце уже билось в груди мелко-мелко. Начало противно подташнивать.

Лерка молча вложила матери в руку коробок. В другой раз Наташа устроила бы дочери разборки — зачем у той в кармане спички, но сейчас было не до того. Она нетерпеливо чиркнула спичкой, и в неровном дерганом осколке света сразу же угадала знакомый ботинок. На лестничной площадке бесформенной массой лежал Рожнов.

— Папка! — взвизгнула Лерка и кинулась к нему.

— Тихо! — резко остановила Наташа.

Сердце перестало мелко стучать и, раз громко ухнув, замерло. Наташа просто забыла о нем. Она забыла и о назойливом головокружении и тошноте. Все ее существо словно сконцентрировалось внутри в одну пульсирующую точку. Она наклонилась и нащупала руку Рожнова. Рука была теплой.

— Лера, посвети на лицо.

В возникшем зыбком освещении Наташа нашла голову мужа и, повернув ее, содрогнулась. Вместо лица была одутловатая красная маска, на губах густо запеклась кровь. Лерка опустилась на корточки, издавая равномерный тонкий визг.

— Так. Держи его за левую руку. Поднимай, — сухо скомандовала Наташа, удивляясь самой себе.

Кое-как ухватив Рожнова, они потащили его по лестнице наверх, останавливаясь через каждые три ступеньки отдышаться. Тело Рожнова было не из легких, хотя внешне он выглядел долговязым, не толстым.

Когда дотащили его до своей двери на четвертый этаж, Наташа с Лерой обе взмокли и совершенно выбились из сил. Кое-как удалось втащить покалеченного Рожнова внутрь и уложить на пол, подсунув под голову диванную подушку. От каждого неловкого движения Рожнов принимался жалобно стонать.

— Лера, воду кипяченую быстро! Таблетку гидроперита туда! Бинт!

Наташа носилась по квартире, наливала в грелку холодную воду, искала йод, вату. Потом они обе, устроившись на коленках, ползали вокруг Рожнова, промывали открытые раны, прикладывали холодное к особенно вздувшимся местам на лице.

Положение Рожнова облегчало то, что он был вдрызг пьяный — он спал, ему не мешала боль и не тревожили собственные стоны. Жена и дочь тихо ревели над ним. Лерка уснула тут же, рядом с отцом, на диване, а Наташа решила позвонить Аниной бабушке.

— Аня уже дома, — холодно объявила женщина и положила трубку.

А Наташа еще некоторое время смотрела на эту трубку, начиная осознавать, что теперь Анины родные вправе обвинять в случившемся их, ведь это на их вечеринке все произошло.

Спать Наташа не могла. Из проходной гостиной раздавались свист и бормотание спящего Рожнова. Тяжелая смесь перегара, крови, лекарств и остатков пиршества наполняла квартиру.

Наташа думала о Рожнове. Ей вспомнилось то время, до их свадьбы, когда он попал в больницу, и она каждый день после занятий в институте ездила к нему на электричке и потом на электричке же возвращалась домой. У Рожнова обнаружили кисту в легком и его готовили к операции, а Наташа плавилась от жалости к нему и любви. Высокий худой Рожнов, ломая ветки растущего в больничном саду каштана, обезьяной спускался к ней с балкона, и они стояли в сумерках у больничной ограды и целовались. Губы у Рожнова были пухлые, девчачьи, и лицо его, круглое, тогда почти детское, в сочетании с долговязым, немного нескладным телом придавало ему вид трогательной незащищенности и ранимости. В ее любви к Рожнову жалость и сострадание всегда вытесняли другие, эгоистические оттенки любви. Тогда ей хотелось отдавать. Компенсировать все трудное, неприятное и злое, что ему в свои двадцать пять уже пришлось испытать. А испытать Рожнову пришлось немало. Дело в том, что когда Наташа после окончания училища угодила по распределению в деревню и стала работать в сельском клубе, собирая местных женщин на спевки, а молодежь — в драмкружок, ее квартирная хозяйка, баба Маня, ждала внука из армии. А потом деревенские нашептали Наташе, что внук этот вовсе не в армии, а все равно что в тюрьме, после какого-то проступка он угодил на три года в штрафбат и теперь все равно что уголовник, хотя парень по природе незлой и односельчане в толк не возьмут, что он такое мог сотворить.

Когда Наташа первый раз увидела Рожнова, то этот вопрос заинтересовал и ее, уж больно внешность у него оказалась безобидная — глаза как у собаки, круглые детские щеки, пухлые губы. Они так и посматривали друг на друга — с опаской и любопытством. Она для него была дамочка городская, а он для нее… Он для нее был непонятен, и она хотела понять.

Наташа встречалась тогда с местным ловеласом, тоже Сергеем. Тот чувствовал себя в деревне королем, и то, что его девушка стала задумываться и откровенно посматривать в другую сторону, привело ловеласа в недоумение, а затем — в ярость.

Расставание получилось бурным и злым. Он ругался, довел себя до слез, а потом, устыдившись собственной слабости, ударил Наташу по лицу. Она недолго думая ответила ему тем же. Это поставило жирную точку в их отношениях, слава Богу, так и не зашедших далеко.

В свои двадцать лет Наташа оставалась девушкой. Тогда это никого не удивляло, а поощрялось общественностью. Она была глубоко и непоколебимо убеждена, что интимная жизнь должна начинаться после брачной ночи.

У них с Рожновым все так и произошло. А в ту ночь, когда Наташа, побитая бывшим возлюбленным, прибежала к бабе Мане и застала там Рожнова, они до утра просидели в сенях и Наташа узнала, что в нашей армии не все в порядке и существует такое явление, как дедовщина. И что, доведенные дедами до крайности, Рожнов и его друг Юраня в один из дней покинули охраняемый объект, невооруженные вернулись в часть, где били своих обидчиков по очереди, а потом все вместе — и деды и черпаки — угодили в штрафбат, где и получили свое по полной программе.

Сережкина история потрясла Наташу до глубины души. Ее судьба была решена. Смерть Наташиной мамы подстегнула события — девушка не представляла, как станет жить одна. Она вцепилась в Рожнова, как утопающий в кусок доски. Свадьбу играли непростительно рано, не прошло и двух месяцев со дня похорон, хотели успеть до поста. Играли свадьбу на Масленицу, и у Наташи в памяти остались голубые искры снега, горы блинов на столе, из которых она ни одного так и не попробовала, и душно натопленная избушка бабы Мани, где их с Рожновым оставили ночевать.

Теперь, когда он, до полусмерти избитый, лежал на полу в гостиной и стонал, Наташа оказалась одной ногой в том далеком, почти нереальном времени, а другой — здесь, сегодня, сейчас.

Прошедших лет, сотканных из ее надежд и усилий и череды рожновских неудач, будто бы и не было. Она видела Рожнова глазами той Наташи, и сердце откликалось на это видение жалостью и грустью. Из задумчивости ее вывел резкий и длинный междугородний звонок.

— Здравствуй, Ташка, — прошелестел в трубке бархатный голос. Жени.

— Привет. — Наташа с трудом переключилась на реальность. — Тебе не спится?

— Ташка, я все решил, — сообщил Бородин, даже не поинтересовавшись, не разбудил ли он ее в такой час. — Торцов предлагает мне работу в Самаре. С жильем проблем не будет, можно жить прямо там, в санатории. Он дает мне комнату.