Пройти через лабиринт - Татьяна Олеговна Воронцова

жизненную активность. Кстати, блондин сидит в холле в окружении своих восторженных почитателей, так что, если поторопишься, у тебя есть шанс погреться в лучах его славы. Это я не со зла, просто у него такой вид, что кое-кто уже пешком по потолку ходит, дожидаясь, когда можно будет взять его за яйца и объяснить ему, кто царь горы. Усекаешь, красотка?

– Усекаю, – кивает Герман. И резко выбросив вперед левую руку, берет его за горло. – Я-то, может, красотка, но ты меня не трахал.

– Ну-ну, не психуй. – Кир перехватывает его запястье. – Я на твоей стороне, ты знаешь.

– Знаю.

– Вот и хорошо.

Кир осторожно отцепляет его руку. С усмешкой качает головой. Его рука в кости шире руки Германа раза в полтора. При обхвате средний палец сомкнулся с большим, как будто Кир поймал за руку девушку.

– Помни, что я тебе сказал, Герман.

– Буду помнить.

Закрыв дверь и заперев ее на ключ, Герман поворачивается и долго смотрит в бледных сумерках на Нору. Стройный неподвижный силуэт на фоне дверного полотна. Почти картина.

– Ты не жалеешь? – спрашивает она шепотом.

– Глупая женщина.

– И все же.

– Я бы провел еще один раунд. Прямо сейчас.

– Сейчас? – пугается Нора. – Но…

Он делает три шага вперед, хватает ее за плечи и решительно заваливает на кровать. При тусклом свете уличных фонарей Нора видит полоску белых зубов – он улыбается, расстегивая «молнию» ее джинсов, – и тоненький золотой ободок серьги в мочке левого уха.

Да, он опять надел серьгу. Бунт? Вызов? Протест?

Но как же он возбужден, просто горит… Уже принимая его в себя, она вспоминает болезненный стон, который выдавил из него Аркадий.

…при виде меня в нем пробуждается все самое худшее.

При виде. Что если это следует понимать буквально? Вид. Внешность. По какой причине доктору Шадрину – чисто теоретически – может быть больно смотреть на него? Так больно, что возникает желание причинить ответную боль.

Черно-белая грация… зловещая, андрогинная… ах, чертов мальчишка!

Рефлекторно Нора приподнимает бедра, сжимает коленями его бока. Из горла рвется крик, но кричать нельзя-нельзя-нельзя, поэтому она, тихонько рыча, кусает Германа за шею и счастливо улыбается, когда он тоже издает тихий рык и впивается зубами ей в плечо над ключицей.

Что правда, то правда: блондин восседает в одном из кресел в окружении восторженных почитателей. Кресло придвинуто к журнальному столику, на столике в беспорядке разбросаны чистые и уже изрисованные листы бумаги, две пачки сигарет, зажигалка, коробка простых карандашей и небольшой перочинный нож. Ножом Леонид подтачивает грифели. Вокруг стола по часовой стрелке расположились: Лера с сигаретой, Влада с бутылкой пива, Олеся с карандашом и Даша с бутылкой пива. За спиной Леры маячат только что подошедшие Света и Жанна.

Светка дивно хороша – живая, кокетливая, голубоглазая, с женственной фигурой и постоянной готовностью сказать «да». Киру приходилось здорово напрягаться, чтобы эдакое сокровище не уплыло у него из рук. Ее подруга Жанна, как это часто бывает, всего лишь вращалась вокруг большой сверкающей планеты по имени Светлана. Есть ли у нее парень, Нора не знала.

– Привет, Лера. Тысяча извинений. – Герман, успевший помыться, побриться и надеть чистую футболку, подтаскивает два стула, для себя и для Норы. – Я знаю, Аркадий не спал. Он уже провел среди меня воспитательную работу.

– Ты выключил мобильный. Мы беспокоились.

– Да-да, я знаю. Извини.

Леонид приподнимается с места, чтобы пожать ему руку. Он, конечно же, замечает след укуса, но деликатно молчит.

Зато Светлана, в силу привычки озвучивать первое, что приходит в голову, округляет накрашенный ротик и тоном капризной маленькой девочки восклицает:

– А ведь мы насушили веток боярышника. И все же его укусил вампир. Иисус, помилуй наши души!

Тут, разумеется, все поворачивают головы и устремляют взоры его шею.

– Спасибо, что привлекла ко мне всеобщее внимание, – роняет Герман.

– Брат мой, – с подчеркнутой нежностью обращается к нему Леонид, – где бы ты не появился, всеобщее внимание тебе гарантировано.

Его самого тоже трудно не заметить. Расстегнутая в вороте голубая рубашка изумительно идет к его лицу. Светлые волосы блестят в свете электрических ламп. Серые, с золотистой короной на радужке, глаза слегка устрашают своим неосознанно жестоким выражением, а длинные нервные пальцы, непрерывно играющие ножом, гипнотизируют, точно пальцы факира.

– Я здесь ни при чем, – говорит Герман, усаживаясь напротив. – Ты король.

Девчонки сконфуженно фыркают.

Улыбаясь с прищуренными глазами, Леонид вновь склоняется над столом. Мышка делает то же самое. Мягкий грифель шуршит по бумаге.

– Итак, перед нами, как когда-то перед рыцарем Парсифалем, последовательно предстают: меч, копье, чаша и блюдо… по другой версии – камень…

Они рисуют в четыре руки, Леонид к тому же болтает без умолку. Остальные внимают и созерцают, время от времени комментируя.

– Есть предположение, что окровавленное копье в руках оруженосца и Грааль в руках девы изначально являлись сексуальными символами в обряде некой классической мистерии. – Он косится на ее работу. – Леся, нет! Я же показывал тебе Грааль. Ты забыла?

– Не забыла, но… – Мышка нервничает в присутствии своего наставника. – Пусть Герман нарисует.

– Да Герман-то нарисует. А ты?

– Я попозже.

Она двигается, освобождая Герману место за столом. После секса тот настроен благодушно и миролюбиво, подтаскивает свой стул и берется за карандаш.

– На чем мы остановились? Копье и Грааль как сексуальные символы, да…

С молчаливым восторгом все следят за появлением на листе бумаги священных предметов и человеческих фигур, иллюстрирующих мысли рассказчика. Герман рисует очень быстро, без предварительных набросков, без подтирок и исправлений. Вся сценка уже обрела полноценное существование у него в голове и теперь остается только перенести ее на бумагу.

– Истекающему кровью копью и дарующему бессмертие Граалю соответствуют источающий живительный сок тирс[6] и поднятая чаша с вином в руке бога. – Он подмигивает Норе. К ужасу своему она чувствует, что заливается краской. – В общинах ранних христиан таинства Христа ассоциировались с ритуалами смерти и воскресения Таммуза, Адониса, Аттиса, Осириса… Диониса, который поглощался вместе с хлебом и вином… а образ самого Христа – с образом бога, заключенного в менструальной крови и семени, страдающего как внутри мужчины, так и внутри женщины, и вновь обретающего целостность во время полового акта.

Глядя на разинутые рты Влады и Даши, Нора с трудом сдерживает смех. Бедные голодные девы. Почему бы им не объединиться и не задушить мадам надзирательницу подушкой? Боковым зрением она видит серую тень в конце коридора и чует запах чужой ненависти. Фаина. Легка на помине. Когда тут такое, разве можно остаться в стороне?

Между тем Мышка вновь включается в работу. Крест,