Гумилев сын Гумилева - Сергей Беляков

Дада, Эмиль Паин тоже не читал «Этногенез и биосферу», где есть даже глава «Изменчивость стереотипов поведения».

Самые серьезные и самые досадные ошибки Гумилева – результат его «евразийства», точнее, тюркофильства. Правда, именно «евразийство» принесло Гумилеву тысячи новых поклонников в Казани, Астане, Алма-Ате, Ташкенте, Улан-Удэ, может быть, даже в Улан-Баторе и Кызыле. Гумилев сделал то, что оказалось не под силу казахским и татарским академикам и докторам наук: он подарил тюркским и монгольским народам новое место во всемирной истории. Не зря уже после смерти на Гумилева пролился дождь почестей и наград. В 1992-м из Азербайджана прислали Алмазную звезду Тугая, в 1996-м в Астане создали Евразийский университет имени Льва Гумилева, в 2005 м татары открыли в Казани памятник Гумилеву. Даже мемориальную доску в доме на Коломенской улице, где Гумилев провел последние два года жизни, установили на деньги Республики Татарстан. Власти Петербурга о табличке не позаботились.

Но за признание Гумилев дорого заплатил. Теперь не только историк-русист, вроде Кузьмина или Лурье, но даже герой романа Дмитрия Быкова «ЖД» размышляет о Гумилеве: «у него любой школьник десять подтасовок на главу найдет». Константин Иванов писал о людях, которые, услышав фамилию «Гумилев», спешили пересказать популярный тогда анекдот: «Знаем, знаем: татарского ига не было, а был ввод ограниченного контингента золотоордынских войск по просьбе московских и ростово-суздальских князей». Историки не могли простить Гумилеву ошибки, передержки и просто фантазии. Не могли простить и «пренебрежение» источниками.

Безусловно, историку надо извлекать факты из исторических документов, а не из книг предшественников. Но, с другой стороны, если бы Гумилев пользовался таким старым, надежным, дедовским методом, никогда бы он не создал пассионарной теории этногенеза, не написал бы даже половины своих книг. Метод Гумилева – брать факты из обобщающих монографий и со поставлять – был единственно возможным. Может быть, кто нибудь знает исследователя, который предложил более научную и фундаментальную теорию? Игорь Дьяконов в последние годы жизни попытался создать собственную периодизацию всемирной истории и написал книгу под названием «Пути истории». Периодизацию Дьяконова можно охарактеризовать одним словом: «беспомощная». В советской исторической науке такая задача оказалось под силу только Льву Гумилеву.

Но коллеги не оценили его труд. Почему? А потому что историки, в большинстве своем, не ценят теоретиков. Петербургскому историку Борису Романову приписывают фразу: «Заниматься методологией истории – все равно что доить козла».

Но совсем без теории нельзя, и вот историки идут на поклон к философам и социологам, хотя те создают совершенно умозрительные модели.

Есть такая теория модернизации. Она заменила теперь исторический материализм. Странно, что историки до сих пор против нее не восстали, ведь эта теория совершенно игнорирует историческую реальность. Например, с точки зрения теории модернизации роскошная Византийская империя и первобытное племя в Меланезии относятся к одному типу общества – традиционному, хотя что же у них общего?

Еще хуже с теорией этноса. Лев Клейн, один из самых принципиальных критиков Гумилева, пишет: «…могло бы создаться впечатление, что мне нечего противопоставить представлениям Гумилева, что, как бы они ни были шатки, других нет. Это не так. Есть ряд весьма разработанных концепций этноса, признаваемых в советской и мировой науке. Я придерживаюсь одной из них, ныне, пожалуй, наиболее авторитетной. Она связывает этнос со сферой коллективного сознания, изучаемого социальной психологией».

Этот взгляд господствует в нашей науке, а в Канаде, США и в Европе он практически общепринятый. Самый главный признак этноса или нации – этническое (национальное) самосознание. Если человек считает себя французом, значит, он француз, считает себя немцем, значит, немец. А как узнать, что он там считает? А просто спросить, ответ и будет проявлением этнического или национального самосознания. Идеал идеализма: слово становится плотью, сознание рождает бытие. Даже удиви тельно, как такая теория могла победить в советской науке задолго до падения коммунизма.

Но вот пример совершенно реалистический, более того – массовый. Во время переписи населения наши этнографы открыли на просторах России совершенно новые идентичности. Сотни, если не тысячи людей в графе «национальность» указали: «эльф», «гоблин», «гном» и даже «тролль». Вот так этнографы попали в яму, которую сами же нечаянно вырыли. А ведь им ничего не остается, как признать появление в России всех этих «идентичностей». Более того, я уверен, что люди, записавшиеся эльфами или гномами, могли быть совершенно серьезны.

Так что, теория Гумилева псевдонаучна, а взгляды этнографов научны? И этнос гоблинов или эльфов – это результат применения строго научной теории?

При всех недостатках теории Гумилева она выглядит куда более достоверной и научно обоснованной.

Но главное направление в критике Гумилева – вовсе не научное, а политическое.

Козлов, Шнирельман, Панарин, Янов, Клейн – почти все известные критики Гумилева – уверены: теория Гумилева опасна, безнравственна и политически вредна.

Виктор Козлов еще в 1974-м году заявил, что Гумилев оправдывает все злодеяния мировой истории: «В чем же виноваты Чингисхан, Наполеон или Гитлер и, главное, при чем тут феодальный или капиталистический строй, если "пассионарная" активность таких "героев" была вызвана биологическими мутациями, а сами они и поддерживающие их группы, проводя завоевательные войны, следовали лишь биогеографическим законам развития монгольского, французского или германского этносов?»

Через восемнадцать лет Лев Клейн своими словами повторил мысль Козлова, а в 2000 году Панарин и Шнирельман обвинили Гумилева в грехе более тяжком: «…целому ряду этнических групп застой буквально предписан» и сделали страшный вывод: «…тотальная биологизация исторического процесса, осуществленная Гумилевым, дает… квазинаучное обоснование для культивирования этнического снобизма с примесью расизма». Между тем Лев Гумилев прямо утверждал: «Неполноценных этносов нет!»

Другие ученые считали отсталые племена детьми, которые почему-то остановились в развитии, а Гумилев называл их «старичками». Они давным-давно прожили бурную молодость и блистательный расцвет, а теперь стали пенсионерами. Но Гумилев никогда не ставил старичков ниже молодых. Напротив, он вместе с Константином Ивановым предлагал создать, например, древним сибирским народам особые условия, при которых те могли бы сохранить свою традиционную культуру, а значит, и самих себя. Что здесь безнравственного? Безнравственно «модернизировать» жизнь древних народов. Это все равно что заставлять столетних старцев бегать стометровку. Иной и не добежит…

А ведь критики Гумилева не остановились даже перед обвинением Гумилева в культурном расизме, нацизме, фашизме. Клейн писал, что Гумилев оправдывает мораль апартеида. Но дальше других пошел Шнирельман: «От нацистов Гумилева отличало лишь то, что упадок древних обществ они объясняли расовым смешением, а он – этническим». Вот так Гумилева, который в 1945-м сбивал «фокке-вульфы» под Альтдаммом и расстреливал атакующих нацистов под Тойпицем, поставили в один ряд с идеологами национал-социализма.