Лучшее в нас. Почему насилия в мире стало меньше - Стивен Пинкер

~

Насколько далеко все это зайдет? Меня часто спрашивают, думаю ли я, что нравственный прогресс, благодаря которому мы прошли путь от запрета пыток и рабства до гражданских прав, прав женщин и гомосексуалов, поведет нас и дальше — к запрету употребления мяса, охоты и экспериментов на животных. Будут ли наши потомки в XXII в. ужасаться, что мы ели мясо, так же как мы ужасаемся тому, что наши предки держали рабов?

Может, да, а может, и нет. Аналогия между притеснением людей и притеснением животных оказалась риторически яркой, а поскольку все мы чувствующие создания, еще и интеллектуально убедительной. Но сама аналогия не точна: афроамериканцы, женщины, дети и геи не бройлерные цыплята, и я сомневаюсь, что судьба прав животных с некоторым отставанием повторит судьбу прав человека. В своей книге «Радость, гадость и обед. Вся правда о наших отношениях с животными» (Some We Love, Some We Hate, Some We Eat) психолог Хэл Херцог изложил причины, по которым нам так трудно выработать логически непротиворечивую моральную философию, которая определяла бы наше отношение к животным. Я назову причины, которые меня потрясли.

Первая проблема — жажда мяса и социальное удовольствие, которое мы получаем, поедая его в компании. Хотя индусы, буддисты и джайны доказали, что общества, не употребляющие мяса, вполне могут существовать, доля рынка, занятая вегетарианскими продуктами (3 % в США), показывает, что мы очень далеки от кардинальных перемен. Собирая информацию для этого раздела, я с удивлением обнаружил, что, по данным опроса, проведенного в 2004 г. Исследовательским центром Пью, 13 % респондентов назвали себя вегетарианцами. Но, изучив информацию, написанную мелким шрифтом, я обнаружил, что опрос проводился среди сторонников кандидата в президенты Говарда Дина, губернатора-либерала из Вермонта. Значит, даже в этой цитадели левых, «зеленых» и веганов, в краю, знаменитом мороженым Ben & Jerry’s, которое придумала парочка бывших хиппи, 87 % населения — мясоеды[1332].

Однако проблема глубже, чем просто мясной голод. Взаимодействие людей и животных часто представляет собой игру с нулевой суммой. Животные атакуют наши дома, едят наши припасы, а иногда и наших детей. Они заставляют нашу кожу чесаться и кровоточить. Они переносят болезни, которые мучают и убивают нас. Они едят друг друга, а заодно уничтожают и редких животных, которых мы хотели бы сохранить. Без их участия в экспериментах развитие медицины остановится, и миллиарды живущих и еще не рожденных людей будут страдать и умирать, сохраняя жизнь мышам. Этический расчет, который придает равный вес страданиям всех чувствующих существ, запретит отдавать предпочтение нашему собственному виду и не позволит обменять благополучие зверя на благополучие человека, например застрелить дикую собаку, чтобы спасти маленькую девочку. Несомненно, интересы людей будут для нас чуть важнее хотя бы из-за биологической уникальности человека: крупный мозг позволяет нам ценить наше существование, размышлять о прошлом и будущем, бояться смерти и делить радости жизни с близкими. Но от табу на прекращение человеческой жизни, которое среди прочего защищает и жизнь умственно недееспособных — только потому, что они тоже люди, придется отказаться. Сингер бестрепетно принимает такие последствия морали, не различающей биологические виды[1333]. Но вряд ли эта мораль в обозримом будущем укоренится в западном обществе.

И наконец, достигнув тех областей нашего разума, где моральные установки начинают ломаться, движение за права животных столкнется со сложнейшими проблемами объяснения. Одна из них — так называемая трудная проблема сознания, а именно вопрос, как из обработки информации нейронами возникают ощущения[1334]. Декарт, конечно, ошибался насчет млекопитающих, и я почти уверен, что и насчет рыб тоже. Но не был ли он прав относительно устриц? Слизняков? Термитов? Земляных червей? Если мы хотим этической определенности на кухне, в саду, во время ремонта домов и на активном отдыхе, нам придется решить этот философский вопрос — ни больше ни меньше! Другой парадокс состоит в том, что человеческие существа одновременно являются как рациональными моральными агентами, так и организмами, частью «природы с окровавленными зубами и когтями». Что-то во мне протестует при виде охотника, стреляющего в лося. Но почему я не расстраиваюсь, представляя себе охотника и убитого им медведя гризли? Почему не чувствую моральной обязанности заставить медведя питаться соевыми котлетами со вкусом лосятины? Должны ли мы постепенно избавиться от хищников или превратить их в травоядных на генном уровне?[1335] Мы содрогаемся при мысли о таких экспериментах, потому что, правильно или нет, но приписываем некоторый этический вес тому, что считаем «естественным», природным. Но если мы делаем скидку на природное хищничество других видов, почему не учитываем собственное, особенно если сами стремимся минимизировать страдания животных с помощью своих когнитивных и нравственных способностей?

Я подозреваю, что эти трудности не позволят движению за права животных в точности повторить динамику других революций прав. Но вопрос, где же мы проведем финишную черту, пока еще не актуален. Сегодня у нас есть масса возможностей значительно сократить страдания животных при относительно небольших издержках для людей. Учитывая недавние перемены в людской чувствительности, жизнь животных, несомненно, будет улучшаться.

Когда я готовился писать эту главу, то знал, что десятилетия Долгого мира и Нового мира были также и десятилетиями прогресса для расовых меньшинств, женщин, детей, гомосексуалов и животных. Но я и представить себе не мог, что количественные измерения показывают спад всех видов насилия: преступлений на почве ненависти и изнасилований, избиений жен и детей и даже числа кинофильмов, при съемке которых пострадали животные. Как нам понять этот полувековой дрейф в сторону ненасилия?

У всех этих движений есть нечто общее. Каждый раз им приходилось плыть против мощных сил человеческой природы: дегуманизации и демонизации изгоев, сексуальной ненасытности мужчин и их собственнических чувств в отношении женщин, против конфликта родителей и детей, проявляющегося детоубийством и телесными наказаниями, против морализации сексуального отвращения, выраженного гомофобией, против жажды мяса и упоения охотой, против ограничений эмпатии, касающейся лишь родственников, партнеров по взаимному обмену и тех, кто нам симпатичен.

Мало того что биология подкладывает нам свинью, авраамические религии прописали худшие инстинкты человека в законах и верованиях, поощрявших насилие тысячелетиями: демонизация неверных, право собственности на женщин, грехи детей, ненормальность гомосексуальности, власть над животными, якобы лишенными души. Азиатским культурам тоже есть чего стыдиться, а особенно массового нежелания растить дочерей, что приводит к геноциду новорожденных девочек. Общепринятые практики становятся нормой: избиение жен и детей, ограничение движений скота, пытки крыс током были приемлемыми, потому что все считали их приемлемыми.