План D накануне - Ноам Веневетинов

второй, сделал разворот спиной вперёд, один, другой, упал почти перед ним, на спине стал отползать, он схватил за сапог и потянул на себя, пытался сопротивляться, по нему приближался к лицу, оба уже пыхтели от натуги.

— Утро доброе.

— Доброе утро.

— Погодка прелесть.

— Вынужден не вполне согласиться.

— На самом деле, дорогие радиослушатели, их не так уж и много, тех, кто действительно против нашей кампании, она же у нас словно дисконтинуум в анализе — ожерелья на шеях религий, а уж никак не пéтли.

Перспектива приключения придала ветерану сил, хотя он бывал и в более густых переделках. Последним, иногда склоняя к покорности, тыча в спину дулом, шёл капо или, может, он был продюсер. Егерь отводил ветви фонарём на шесте, он старался наступать на его тень, не поднимать головы, контролировать взглядом тропу и не сбиваться. Так можно было сэкономить силы. Сектант позади иногда бормотал нечто бессвязное, ругательство перетекало в молитву, та в советы высшим силам, в зависимости от того, принадлежность к какому направлению ему не претила, если он вообще пытался сохранить свой гомеостаз. Даже доживши до ста тринадцати лет, он слышал, как тот то и дело скрёб голову, и всегда это слышал. Он там не славу стяжал, этот застенчивый паренёк, разве только что пошёл на войну, когда мог сесть в обоз на Урал, а вон оно что вышло. Среди отвесных ручьёв, где до краёв летучей рыбы, среди мха и подснежников, ледник потёк по скале, и она теперь скользкая, в горизонтальной впадине опалины по своду, и страшно даже представить, группа с каким оснащением здесь ночевала, прячась в ущельях до того уже нашпигованных дулами и растяжками, он выбивался в люди, кое-что осознав об этом, стоя за елью, пристав плечом в драном кителе к смоле. Мальчишка в нём должен был умереть, так он и умер на рассвете какого-то там дня, не дожидаясь первой мясорубки, что его, отчасти, спасло.

Они подошли вплотную, отчётливо стали видны очертания, окружённые редкими центрами желвачных систем. Свет фонаря усилился и пронзал всё, выявляя на пути толики азота с примесью странной пыли, словно из космоса. Старики, — один в третьем возрасте, другой в четвёртом, он успел побывать за жизнь и варваром, и христианином, на пороге сенильной деменции, а может, притворялся с начала третьего тысячелетия, следуя лишь своему чувству юмора, усыпляя внимание, кроме того, ощущая его к себе… так и просится на язык, что все кругом него почти всегда должны устыдиться, ведь верного и достодолжного шага невозможно совершить, невозможно объять этот исторический столп и его делания, — стали взбираться к порогу. Следом за подобной растратой сил логично последовала гиподинамия, наверное, он задремлет в передней пещеры, и если там пол под наклоном, то он за ним погонится, но такой, как он, никогда не остановится, вряд ли когда.

— Несмотря на относительно малый срок, прошедший с начала этой нашей новой бодрости отказывающихся от такой духовной пищи, подводим очередные итоги. «Спасибо за культуру — сомнительный вклад. А теперь пиздуй на полку, где мифы стоят» натянуто на пантографах более семидесяти трамваев в Орле, Липецке, Тамбове и Белгороде. «Секты — яд, береги ребят» на соответствующем фоне, где девочку удерживают за косу от опрометчивого шага, на мониторах в маршрутных такси самого крупного перевозчика Черноземья. «Хорошо, что меня воспитала мама, а не какой-нибудь там служитель храма!» самолёты ДРАО Ригидус-авиа пишут по воскресеньям в небе над пятью областями ЦФО. «Руки прочь от системы моно, мракобес! Не дадим в обиду научный прогресс!» значится красными буквами на шести прогулочных лайнерах Московского водного пароходства. «Сектантская свора — антисанитарии опора», «В сердце ножик — я безбожник. Бью открыто — арианитов», «Режим церквей — режим цепей», «Вера во многих сразу вредна, вреднее, чем если бы санинспекция была осуществлена», «Думаете, у вас на истину монополия? Не стать вам умнее Вуковара Анатолия», «Изобличено ими предателя имя», «Держать пост так же бессмысленно, как и валюты рост», «Выкиньте сахар из вашей шипучки — разоблачайте сектантские штучки», «Женщина! Откуси наложнику, отсоси безбожнику!», «Если встретил в гастрономе звероящера, благодари сектанта, твою душу ловящего» на листовках, распространяемых в сочетании с бесплатными презервативами, бесплатными патронташами пакетиков с шампунем для волос, бесплатными одноразовыми гостиничными сланцами и бесплатными билетами на фильм «Андрей Рублев», идущий сейчас в дружественной сети кинотеатров в рамках некоей загадочной ретроспективы.

Кто перед ним, дворянин или крестьянин, пока невозможно было понять. Судя по бороде, вроде и не голубых кровей, но осанка, породистый нос и открытый твёрдый взгляд, какого не бывает у крепостных. Теперь досада брала за эту сцену, которую вполне понять и оценить могли бы только скифы. Немного извиняли обстоятельства, хохот французского генерала над укрытой снегом пшеницей…

— N’êtes-Vous pas français [314]?

— Non. Mais Vous… Vous m’avez pris pour un français [315]?

— Dans le noir, même un dragoon ivre endormi sur un affût peut être pris pour Jesus Christ [316].

— Mais Vous avez raison. Mois, je me trompais aussi comme ça [317].

— Et de toute façon, que faitez-Vous ici, dans ce fourré [318]?

— Voyez-Vous, je suis tombé sur et… ah! Je dois avouer que j’ai l’honneur de vivre à proximité [319].

— Vous avez l’honneur de vivre [320]?

— Si vous voulez bien marcher jusqu’à moi, on en parlera. Je vois que vous êtes un militaire [321].

Определённо не француз, думал он, идя рядом, то и дело оглядываясь на медленно сливавшиеся с деревьями шпангоуты. Он представился графом не то Толстым, не то Толстовым, пробормотал имя чрезвычайно впроброс, он решил именовать его про себя просто граф или просто оригинал. Дорóгой сообщил, что не прохлаждается от безделья или прячется от войны, нет. Иессеев уже понял, что имеет дело с субъектом нехарактерного склада, решил до поры принимать его причуды как должное.

Граф и его пещера развивались с разным периодом дозревания, но с таким расчётом, чтобы оказаться в поре исконного состояния, оно же абсолютное, одновременно. Оба они в каком-то смысле являлись реликвариями, но не так просто расстающимися со своим добром, а там, что ни возьми, материал для диссертаций, паразитировать и ещё раз паразитировать. Он долго не мог понять, к чему его тянет, просто к отшельничеству или в определённое место? Приходилось часами созерцать, начинало мерещиться какое-то чуть менее чёрное отверстие на чуть более чёрном фоне; вроде не оно, там, скорее всего, что-то должно было происходить и до него. Намоленное далёким от литературы, но к