Корни - Алекс Хейли

Две недели назад я разговаривал со своим добрым приятелем, Куинси Джонсом. Мы встретились в Нью-Йорке на похоронах Майлза Дэвиса. Мы говорили о том, как оказываешься в ловушке так называемого «успеха». Как только тебя настигает успех, становится трудно делать то, с помощью чего ты этого успеха добился. Куинси сказал, что припомнить не может, когда что-то сочинял. Он действительно не сочиняет больше – он же уже добился успеха. Майлз, упокой Господь его душу, играл на своей трубе до самого конца. Но многим, кто добился большого успеха, приходится очень трудно. Им тяжело работать так же хорошо, как прежде. Поверьте, я знаю, о чем говорю. Лучше всего мне писалось, когда Reader’s Digest оказал мне поддержку, я смог поехать в Африку и Европу. Меня никто не знал. Я мог просто работать, и никто на меня не давил. Господи, я даже не знал, сколько времени займет у меня эта работа. Врал редакторам, называл какие-то сроки, говорил, когда закончу. Но я работал очень медленно. Медленно.

Позвольте мне сказать еще одно, прежде чем мы расстанемся. Я хотел поделиться с вами своими соображениями о сущности писательского труда.

Я девять лет собирал материалы, работал в перерывах между написанием статей для разных журналов. И когда я все собрал, то понял, что готов писать. Я не знал, куда пойти, не знал, что делать. Я знал только, что передо мной стоит монументальная задача. Я поднялся на корабль – на грузовой корабль «Вилладжер». И поплыл из Лонг-Бич, Калифорния, вокруг всей Южной Америки и назад в Лонг-Бич. Я плыл девяносто один день. За это время написал часть книги, которая посвящена юности Кунты Кинте – от его рождения до трагического порабощения. За это время я привык разговаривать со своим героем. Я узнал Кунту, узнал о нем все. Я знал, что он собирается делать, что он сделал. Я знал все. И поэтому просто разговаривал с ним. Я так привязался к нему, что знал, как нужно привести его на корабль работорговцев и перевезти через океан. Этому была посвящена вторая часть книги. Но я никак не мог заставить себя написать ее. Я жил в Сан-Франциско, написал около сорока страниц и все забросил. Любому писателю это знакомо. В жизни каждого из нас бывают такие периоды. Пишешь и понимаешь, что это не то, что ты хотел сказать. А когда пишешь хорошо, то вопрос стоит не о том, что хочешь сказать. Здесь главное – ощущение. Чувствуешь ли ты себя так, как хочешь чувствовать? Чувство формируется в нечто осязаемое, когда переписываешь что-то в четвертый раз.

Я дважды переписал свои сорок страниц – и все выбросил. А потом вдруг понял, что меня беспокоит. Я никак не мог почувствовать то, что почувствовать было необходимо. Я не мог писать о Кунте Кинте на корабле работорговцев, находясь в своей роскошной квартире. Мне нужно было приблизиться к своему герою. Я выкачал из журнала кучу денег, много раз врал, когда закончу работу, так что просить еще было невозможно. Я не знал, где взять денег. А мне нужно было поехать в Африку. Чтобы написать книгу, мне нужно было сесть на корабль, идущий из Африки во Флориду. Иначе просто невозможно.

Я отправился в страну, своим появлением обязанную Соединенным Штатам. Из Америки приехали те, кто ее создал. Что это за страна? Либерия. И там я сел на корабль с вполне уместным названием, «Африканская звезда». Я сел на этот грузовой корабль, который вез сырой каучук и был загружен не полностью. Я был пассажиром. Я не мог рассказать капитану – очень милому человеку, – что собираюсь сделать, потому что мне никто не позволил бы этого. Но я нашел трюм, загруженный примерно на треть. Туда вела длинная металлическая лестница – до самого дна. Уверен, что большинство из вас даже не представляет, насколько огромен корабль. Но вся эта аудитория спокойно поместится в трюм большого корабля.

В трюмах есть длинные, широкие, толстые доски из необработанного дерева. Они называются деннаж. Ими перекладывают груз, чтобы он не смещался в бурном море. В первую же ночь после ужина я спустился в этот незаполненный трюм. При свете маленького карманного фонарика я разделся до белья и лег на спину на эти доски. Я представлял себя своим героем, Кунтой Кинте. Я лежал в трюме. Становилось все холоднее. В голову ничего не приходило, чувствовал себя полным идиотом. К утру я совсем продрог, поднялся и вернулся к себе. На следующий вечер пришел туда вновь, несмотря на простуду. И на следующий вечер сделал то же самое. На четвертую ночь, выйдя из-за стола, я не смог заставить себя вернуться в трюм. Чувствовал себя просто ужасно. И я пошел на корму корабля, в самый конец. Стоял там, вцепившись в поручни, и смотрел вниз, где винты взбивали воду в пышную белую пену. Пена слегка светилась, фосфоресцировала зеленоватым светом. В море многое видишь. Я стоял и смотрел на эту пену, и внезапно мне показалось, что все проблемы обрушились на мои плечи. Я был должен всем, кого знал. Мне казалось, что все мои друзья и знакомые собрались и укоризненно смотрят на меня. Ну почему я не могу закончить эту дурацкую книгу? Не нужно было даже браться за нее – не нужно было писать о генеалогии черных.

Это было глупо. И глупо сейчас. Все это глупости. Я стоял и чувствовал себя совершенно несчастным. Мне казалось, что во всем мире у меня нет ни единого друга. И вдруг в голову пришла мысль: это совсем не страшно. Это просто удивительно. Нет, ничего драматического в этом не было – просто это произошло, и все. Тогда я подумал: ведь есть же лекарство от всего этого. Не нужно больше мучиться. Есть простое лекарство. Достаточно просто сделать шаг через поручни и упасть в море.

Снова скажу вам: в этом не было ничего драматического. Просто такая мысль пришла мне в голову. Я стоял и думал об этом. И эта мысль перестала казаться мне пугающей. Позже я читал, что люди, которые замерзают, перед самой смертью ощущают тепло или что-то в этом роде. Вот и я стоял на корме – и был в полусекунде от того, чтобы кинуться в море. Ничего бы не случилось. Все уладилось бы само собой. Я не был бы никому должен. Черт с этим – и с тем. Обретаешь свободу. Черт с издателями и редакторами. Черт со сроками и со всей этой чепухой.

Хочу еще раз подчеркнуть: это не было драматично. Такое бывает во сне: мы спим и слышим, как в нашем сне разговаривают люди. И я начал слышать голоса за своей спиной. Я слышал их. Они не были резкими или назойливыми. Они просто звучали. Я понял, что узнаю каждый голос. Знаю, кто эти люди. И они говорили мне, нет, не делай этого. Не надо, у тебя все получится. Просто продолжай работать. Иди вперед. Не сдавайся… Вот так это было.

И я точно знал, кто эти люди. Это была бабушка. И Цыпленок Джордж. И Кунта Кинте. И моя кузина Джорджия – она жила в Канзас-Сити и недавно умерла. Это были люди, о которых я писал. Они говорили со мной. Это было как сон.

Помню, как с трудом оторвался от поручней, повернулся и медленно пошел назад, пятясь, словно краб. И вот я оказался в своей маленькой каюте. Рухнул на полку ничком – на живот. И заплакал – заплакал без слез. В последний раз я так плакал, когда мне было года четыре… Мне так казалось.

Только около полуночи я пришел в себя. Не могу описать своих чувств, но мне казалось, что я вынырнул из безвоздушного пространства. Я поднялся, и чувство осталось. Я почувствовал, что те, кто ушел раньше, оценивали и испытывали меня – и нашли годным. Они одобрили меня. И я решил двигаться дальше. Вернулся в трюм. Я уже был простужен, меня колотил озноб, словно начинался грипп. С собой я взял длинный желтый блокнот и карандаши. На этот раз не стал раздеваться, как раньше. Я остался в одежде, потому что уже был простужен. Лег на толстую доску, взял в руки блокнот и начал думать.