Париж - Эдвард Резерфорд

– Жерар…

Мари никак не могла прийти в себя от потрясения. Жерар. Да он предавал ее с тех пор, как они были детьми. Она чуть не выкрикнула: «Чтоб ты вечно горел в аду!» – но сдержалась, только застыла посреди дорожки и уставилась невидящим взглядом в землю. Хэдли одной рукой приобнял ее, желая утешить, и так они замерли на пару минут. Потом Мари глубоко вздохнула и двинулась дальше. Когда Хэдли снова предложил ей свой локоть, она взяла его под руку, а потом прижалась головой к его плечу.

– Знаете, – проговорила она, – у меня навсегда сохранилось ощущение, что я упустила тогда свою судьбу. И если Клэр захочет уехать с Фрэнком в Америку, возражать я не стану. Не хочу, чтобы и она сожалела о том, что не сбылось.

– Простите, что причинил вам горе, – тихо произнес Хэдли. – Не знаю, готов ли я был тогда сделать предложение. Но такой ход событий был вероятен.

– Как мило, что вы это говорите.

– Это правда, – просто сказал он.

К этому времени они оказались в восточном углу парка, где был небольшой пруд, окаймленный с одной стороны прелестной римской колоннадой. Это было самое романтичное место в парке.

Мари выпрямилась и обернулась к своему спутнику.

– А знаете что, – сказала она с улыбкой, – мы ведь еще можем наверстать упущенное. Пока вы в Париже.

Он посмотрел на нее:

– Вы предлагаете, чтобы мы…

– Всегда приятно завершить неоконченную историю.

– О да.

Хэдли произнес эту короткую фразу так, что у Мари не осталось сомнений: идея не была лишена для него притягательности. Это было уже кое-что.

– Я женат.

– Вы в Париже. Никто не узнает.

– Это нужно обдумать.

– Иногда люди думают слишком много.

– А иногда слишком мало. И как тогда быть с моим сыном и вашей дочерью? Что, если они решат пожениться?

– Хорошо, когда такие вещи не выходят за пределы семьи. – Она пожала плечами.

– Так может сказать только француз.

– Но мы же во Франции.

– Мари, клянусь Богом, я бы хотел этого. – Он вздохнул и покачал головой. – Но не могу.

– Дайте мне знать, если передумаете, – попросила она.

Но он не передумал.

В мае 1925 года в Фонтенбло мистер Фрэнк Хэдли-младший и мадемуазель Клэр Фокс связали себя узами брака. На свадьбу из-за Атлантики прибыл отец жениха. Он мог задержаться лишь на несколько дней. Но все прошло отлично.

Через неделю Мари нанес визит ее друг виконт де Синь – нарядный и красивый в светло-сером костюме с цветком в петлице.

Он предложил ей руку и сердце. Прежде чем дать ответ, она попросила немного времени на раздумье.

1936 год

Сыновья всегда умнее отцов. Макс Ле Сур, глядя на своего отца, Жака, испытывал озабоченность. Максу не было еще и тридцати, а его отцу перевалило за семьдесят. Но по-прежнему оставались вещи, которых Жак никак не мог понять.

И Макс взвешивал: говорить или не говорить?

Середина рабочего дня в июне того рокового года.

Спортсмены всего мира уже начали съезжаться в Берлин на предстоящие Олимпийские игры. К тому времени в Германии установился нацистский режим. Россия отказалась участвовать, но другие страны, несмотря на отдельные протесты, послали свои команды.

В Испании победа Народного фронта, составленного из левых партий, привела старые консервативные силы в ярость. С наступлением лета отношения между левыми и правыми стали такими напряженными, что в воздухе запахло грозой.

А во Франции…

В обычный день на Елисейских Полях гудели бы машины, на широких тротуарах под невысокими деревьями толпились бы люди. Но сегодня там почти не было ни транспорта, ни пешеходов – стояла пугающая тишина. Они посмотрели в сторону Лувра вдалеке. Казалось, весь Париж то ли притих, то ли вымер. Жак Ле Сур обернулся к сыну.

– Я уж и не надеялся, что доживу до этого, – признался он.

Однажды уже выдался момент, когда он подумал: вот оно, началось. Это было во время войны, когда в армии вспыхнули мятежи. Но оказалось, что Жак поспешил с выводами. Франция еще не была готова.

А вот Россия созрела. Российская революция состоялась и победила. Жак Ле Сур считал, что она неизбежно распространится повсюду, ведь теперь перед Европой имелся такой убедительный пример. Вопрос состоял только в том, кто следующий.

К середине двадцатых годов все взгляды были направлены на Британию. Хоть колыбелью революции являлась Франция, Британия вполне могла стать продолжателем. Разве не она породила капитализм, имперский колониализм и эксплуатацию? Разве не в Лондоне Карл Маркс написал «Das Kapital»?

Письмо Зиновьева, подлинное или фальшивое, в 1924 году напугало британский средний класс настолько, что он выбрал консервативное правительство, но лейбористы и профсоюзы готовы были доказать свою силу. И в 1926 году произошла крупнейшая всеобщая стачка, вся страна замерла на целую неделю.

Не начало ли это революции? Вся Европа ждала затаив дыхание. Если могущественная Британская империя не сможет устоять под напором рабочего класса, то и всему остальному капиталистическому миру не выжить.

Но вновь флегматичные британцы продемонстрировали равнодушие к новым идеям, свою извечную способность довольствоваться малым и поступаться принципами. Вмешались британские буржуа: сели за руль автобусов, поддержали работу жизненно важных служб. Поезда повели студенты, отставные офицеры и даже работники умственного труда. И все сошло на нет.

Жак слышал о том, как противостоящие отряды забастовщиков и британской полиции организовали между собой футбольный матч. Он вздыхал каждый раз, когда думал об этом. Ну чего можно добиться с такими людьми?

После этого лет десять Франция плыла по течению. Со слабым франком, который был выгоден британским и американским туристам, но подстегивал инфляцию внутри страны, у власти чудом удерживались столь же слабые либеральные правительства Третьей республики, которым по-прежнему противостояли старая гвардия монархистов, консервативные католики и военные. Когда Великая американская депрессия достигла Европы, во Франции началась безработица, упал уровень доходов.

Однако Жак Ле Сур знал, чем занять время. Бесконечные и неустанные кампании Социалистической партии, написание памфлетов, распространение литературы, беседы с деятелями профсоюзного движения, визиты на маленькие предприятия и большие заводы – вот что составляло его жизнь.

– Когда придет новая революция, – говаривал он сыну, – Париж будет играть ключевую роль. Не только потому, что он политический и духовный центр Франции, но и благодаря здешним рабочим. Во времена моей молодости все производство в городе сводилось к мастерским и мелким фабрикам. Но теперь возникли огромные заводы – автомобилестроительные и многие другие. Ничего подобного раньше просто не существовало.