Лучшее в нас. Почему насилия в мире стало меньше - Стивен Пинкер

Но вернемся к нашим мозгам. Мозг человека — разбухшая и перекрученная версия мозга других млекопитающих. Все основные его части имеются и в мозге наших покрытых шерстью кузенов, и заняты эти части примерно тем же самым: обработкой информации, поступающей от органов чувств, контролем мускулов и желёз, хранением и извлечением воспоминаний. Есть там и сеть областей, названная контуром ярости (Rage circuit). Вот как нейробиолог Яак Панксепп описывает последствия стимуляции электрическим разрядом участка такой нервной цепи в мозге кошки:

В мозге человека есть аналог кошачьего контура ярости, и его тоже можно стимулировать электричеством — не в эксперименте, конечно, а во время нейрохирургической операции. Вот как один хирург описывает, что происходит в этом случае:

Коты шипят; люди ругаются. Тот факт, что контур ярости может активировать речь, предполагает, что он соединен действующими связями с другими областями мозга[1352]. Контур ярости — одна из областей мозга, которые контролируют агрессию у млекопитающих и, как мы увидим далее, помогают понять разнообразие видов агрессии, в том числе и у человека.

~

Если насилие наложило отпечаток на наше детство, запечатлелось в фантазиях, искусстве и мозге, как может случиться, что солдаты в бою порой не желают стрелять — ведь именно для этого они туда и посланы? Известный опрос, проведенный среди ветеранов Второй мировой войны, утверждает, что не больше 15–25 % из них могли стрелять в противника, в других работах сообщалось, что большая часть выпущенных пуль вообще ни в кого не попадает[1353]. Ну, первое заявление основано на сомнительном исследовании, а второе просто уводит нас в сторону от темы: большая часть патронов в бою расходуется не на то, чтобы убить вражеских солдат, а чтобы не дать им приблизиться[1354]. Неудивительно, что в боевых условиях не так-то легко попасть в цель. Кроме того, нужно учитывать, что тревожность на поле боя высока и многие солдаты не в силах нажать на курок просто потому, что парализованы страхом.

Люди вообще с опаской прибегают к смертоносному насилию — взять хотя бы уличные драки и пьяные разборки. По большей части реальные стычки не похожи на великолепные кулачные бои из голливудских вестернов, так впечатлявшие набоковского Гумберта Гумберта: «Отчетливо трахает кулак по подбородку, нога ударяет в брюхо, герой, нырнув, наваливается на злодея». Социолог Рэндалл Коллинз просмотрел фотографии, киноленты и свидетельства очевидцев драк и обнаружил, что они ближе к двухминутной стычке в скучной хоккейной игре, чем к яростной схватке в Гремучем ущелье[1355]. Двое мужчин вспыхивают, говорят гадости, размахиваются и промахиваются, вцепляются друг в друга, иногда падают на пол. Время от времени одному из них удается высвободить руку и нанести пару ударов, но чаще всего мужчины ослабляют хватку, обмениваются пустыми угрозами, бравируют, чтобы сохранить лицо, и удаляются, унося с собой свое Эго, пострадавшее сильнее, чем тело.

Действительно, мужчины, вступая в конфликт лицом к лицу, часто ведут себя довольно сдержанно. Но это не означает мягкости и уступчивости. Напротив, именно такого поведения и стоит ожидать, учитывая анализ насилия, сделанный Гоббсом и Дарвином. Во 2-й главе упоминалось, что предрасположенность к насилию должна была эволюционировать в мире, в котором все развивают у себя ту же склонность (как писал Ричард Докинз, живые существа отличаются от камня или реки тем, что склонны давать сдачи). Это значит, что первый же ваш шаг к причинению вреда ближнему выполняет сразу две задачи:

1. Увеличивает вероятность того, что цель вашей атаки пострадает.

2. Дает этой цели мощный мотив нанести урон вам, пока вы не причинили вред ей.

Даже если вы одержите победу и убьете своего соперника, то поставите перед его родней цель убить вас в отместку. Очевидно, что, по дарвиновской логике, прежде чем вступить в серьезную схватку с равным соперником, индивид должен обдумывать этот шаг очень, очень тщательно, что выражается в озабоченности или некотором оцепенении. Без осторожности нет доблести, и сострадание тут ни при чем.

Но, когда появляется возможность уничтожить ненавистного врага, а опасность его ответных действий невелика, живое существо, согласно Дарвину, такую возможность не упустит. Мы видели это на примере схваток шимпанзе. Когда группа самцов, патрулирующих территорию, натыкается на чужого самца, отбившегося от стаи, они до конца используют преимущество в силе и разрывают чужака на кусочки. Люди в догосударственных обществах тоже уничтожали своих врагов не в заранее спланированных по всем правилам боевого искусства сражениях, но в неожиданных набегах и засадах. Преобладающая доля насилия у людей — насилие коварное: подлые приемы, удары исподтишка, нечестные драки, превентивные нападения, ночные набеги, стрельба из движущейся машины.

Коллинз описал и регулярно возникающий синдром, который он назвал перенаправленной паникой, хотя более знакомым термином было бы неистовство. Когда коалиция агрессоров долгое время, испытывая постоянную тревогу и страх, преследует противника или ждет его нападения и вдруг застает его беспомощным, страх превращается в ярость и мужчины взрываются диким бешенством. В исступлении они избивают врагов до бесчувствия, пытают и увечат мужчин, насилуют женщин и уничтожают имущество. Перенаправленная паника — это насилие в самой ужасной его форме. Это состояние ума провоцирует геноцид, дикие зверства, смертельные этнические бунты и битвы, в которых пленных не берут. Оно стоит за эпизодами полицейского беззакония, подобными жестокому избиению в 1991 г. Родни Кинга, пытавшегося скрыться от преследователей на автомобиле и сопротивлявшегося аресту. Наступает момент, когда ярость сменяется экстазом, и толпа бесчинствует, смеется и вопит, упиваясь своим изуверством[1356].