Давно закончилась осада... - Владислав Крапивин

Едва шхуна чиркнула бортом о кранцы, Оська вылетел на пирс.

— Чип, привет! — Он уже смыл забортной водой слезы.

Норик не ответил и смотрел мимо.

— Норик… ты чего?

— Ничего… Я вчера вечером зашел к тебе, а мама твоя говорит: “Он ушел в плавание на ночь”.

— Ну… да…

— И не мог позвать меня? — полушепотом сказал Норик.

— Я… не мог. Честное слово.

— Ну… тогда хотя бы не скрывал, что идешь на яхте. Ты ведь знал про это с утра.

— Знал…

— Боялся, что буду проситься с тобой?

— Да, — вздохнул Оська. Потому что это была правда. — Ты стал бы проситься, а тебе нельзя.

— Хватит уж нянчиться с моим сердцем! — Норик метнул в Оську ощетиненный янтарный взгляд. — Я вам не инвалид!

— Не в этом дело! Дело в том… что…

— В том, что это измена, — тихо и неумолимо сказал Норик. — Говорил про сигнал: “Держаться вместе, соединенно”, а сам…

Повернулся и пошел. Локти торчали, лопатки сердито двигались под юнмаринкой, словно хотели сбросить со спины черный круг-мишень.

Он уходил, как уходят насовсем.

Этого еще не хватало!

Оська бросился следом. Мелкий гравий врезался в босые ступни — сандалии-то остались на “Согласии”. И попал под ногу торчащий из гравия булыжник…

Что ж, природа требует равновесия. За победы и радости надо чем-то платить. Оська заплатил болью в пальцах правой ноги и разбитым локтем. Сел, помотал головой. С локтя крупно закапало на гравий.

Норик уже не уходил. Обернулся, уронил руки, смотрел на Оську, округлив рот.

— Ч-черт, и платка нет… — Оська, морщась, зажал локоть.

— У меня есть, вот. Чистый…

— Спасибо, Норик…

— Дай, я замотаю… Ух как рассадил.

— Сон в руку, — вздохнул Оська. — Хотя во сне была нога. Даже обе…

Норик непонимающе молчал. Затянул узел. Потом сел на гравий рядом, проговорил — без упрека уже, а со скрытой виноватостью:

— Думаешь, мне так уж хотелось на яхту? Просто обидно… Я боялся…

— Не бойся, Норик…

— Я боялся, что ты не вернешься к середине дня. А мы с тетей Зоей после обеда уезжаем в Цемесск. И когда я вернусь, неизвестно. Вдруг больше… совсем…

Словно ощущая спиной и плечами тяжесть ночных событий, Оська сказал:

— Не поедете вы в Цемесск, Норик.

— Почему?!

— Не поедете. Не надо вам…

“Но почему?” — заметался в глазах Норика возмущенный вопрос.

“А вот потому”, — улыбчиво шевельнул губами Оська.

Возмущение у Норика метнулось опять. Пропало. Вместо него — удивление… догадка… недоверие… надежда…

— Ось…

— Да, — сказал Оська. — Да, Норик… — И стал тянуться зубами к узлу на локте, будто хотел поддернуть платок. Думаете, это легко? Тянулся, тянулся… чтобы не разреветься снова.

В сентябре опять забастовали учителя. И вновь был на улицах Города праздник.

Оська, Норик и Вертунчик шагали к бастиону мимо рынка, вдоль бетонной решетки. Главная торговля шла на рыночной площади, но и здесь, снаружи, было немало продавцов. Вертунчик уже несколько раз приценивался к безделушкам из мелких раковин, к брошкам и подвескам из камушков. Просто так. В карманах желто-красной юнмаринки Вертунчика не было, конечно, ни грошика.

— Барахольщик ты, Вертун, с тобой не соскучишься, — сказал Оська.

— Ага, — сказал Вертунчик.

— Сережку-то зачем прицепил? — спросил Норик. — Не девочка же…

— Пацаны тоже носят, сколько угодно… — Вертунчик потрогал у мочки уха спиральку из желтой проволоки. — А Бориска и Вовчик говорят, что в ней повышенная энергетика.

— На тебе и без того вон сколько энергетики бренчит, — заметил Норик. Сережка — уже сплошное излишество.

— Не-а!

Вот и поговори с ним.

Для Норика последнее украшение Вертунчика было новостью. Потому что Норик неделю пролежал в больнице на обследовании. Кардиограммы там всякие, анализы… Только сегодня выписали.

— Говорят, в ближайшее время не помру, — сообщил он.

Оська плюнул через левое плечо. Мысленно…

У бетонной решетки сидели старики и бабки, торговали самодельными щетками, клетками для птиц, морскими губками и сушеными крабами.

— Может, и Сильвер где-то здесь, — вспомнил Оська. — Он теперь начал резать из вишневого корня курительные трубки со всякими фигурками. На продажу. Жить-то надо, пенсия — кот наплакал…

— Открыл бы музей для всех, продавал бы билеты, вот и жил бы как миллионер, — легкомысленно заявил Вертунчик.

— Думаешь, так легко? — умудренно вздохнул Норик. — Бюрократы заедят. Музей-то надо регистрировать, налоги платить, всяким чиновникам взятки давать…

О бюрократах Норик знал не понаслышке. Они с мамой этим летом хлебнули всякого: жилье, прописка и все такое прочее. Мама Норика не хотела менять гражданство, а без этого нигде не брали на работу. Еле устроилась в портовую библиотеку. Ну да ладно, по сравнению с прошлым заботы эти были не страшные.

Оськин отец тоже с трудом нашел работу. Стал капитаном буксира “Сотник”. Не хотелось ему, моряку дальнего плавания, в портофлот, да что поделаешь, не сидеть же до бесконечности в резерве. Зато мама была довольна: папа почти каждый вечер дома.

Анка сперва стеснялась отца. Не раз она заводила разговор, что надо ей искать отдельное жилье. Сколько можно стеснять семейство Василия Юрьевича Чалки!

— Ладно, пока одна была. А когда появится этот… — И она смотрела намокшими глазами на свой округлившийся живот.

Анкин ненаглядный Шура Гайчик оказался “мерзавцем, подонком и паршивым уголовником”. Заявил, что женится на Анке, если только у нее не будет детей. Ни-ко-гда! Анка дала ему оплеуху, и любовь кончилась. Теперь Анку ждала обычная для многих судьба мамы-одиночки.

— Не выдумывай, — сказала ей Оськина мама. — Никуда ты от нас не поедешь. Вместе будем управляться с обоими.

“С обоими” — потому что в семействе Чалок тоже ожидалось прибавление, раньше, чем у Анки, совсем уже скоро. Недаром папа приезжал на Новый год…

“Ох и ясли будут дома, ох и вопли! — думал иногда Оська с содроганием. — Ну ладно, в крайнем случае буду убегать к Ховрину”.

Ховрин после случая с теплоходом “Согласие” выпустил несколько громоподобных репортажей. Их перепечатали газеты Федерации. Шум был на весь белый свет. Дело женщин быстренько закрыли. Не тронули даже тех, кто вернулся домой. Мама Норика не вернулась. Главным образом — из-за сына: тот отчаянно не хотел уезжать от друзей…