Прекрасная Габриэль - Огюст Маке

— В котором часу, государь?

— Вечером она будет у тебя.

— Итак, я уеду сегодня же, государь, все приготовить, чтобы герцогиня не слишком жаловалась на мое смиренное гостеприимство.

— Поезжай. Приготовляйте денежки, господа, я намерен вас обыграть сегодня, — прибавил король с улыбкой более меланхолической, чем насмешливой, потому что невольно подумал о пословице, приписывающей счастье игроку несчастному в любви. — А! вот мой гвардеец проснулся, — прибавил Генрих, пропуская присутствующих, — продолжайте идти, господа, я должен утешить этого бедного гвардейца в сделанной им ошибке. Ступайте, я вас догоню.

Он подошел к Понти. Оба стояли одни среди галереи, паж вдали держал свечи. Никто не мог слышать. Король начал тихо говорить на ухо гвардейцу, умные глаза которого обнаружили более преданности, нежели удивления.

— Ты понял? — спросил король.

— Совершенно.

— Ты думаешь, что можешь успеть?

— Ручаюсь.

— Бдительный, как кошка, немой, как рыба?

— Точно так, государь.

— Но если тебе станут сопротивляться, если от тебя ускользнут, ты, кажется, не очень силен?

— Пусть на это не полагаются, я сегодня не в духе.

— Будь осторожен. Вот ключ, необходимый для тебя. Ступай. Я не лягу, пока ты не отдашь мне отчет.

Король вложил ключ в руку Понти и пошел играть в свой кабинет.

Грациенна провела Эсперанса в комнату, обитую фиолетовым штофом с большими цветами. Мебель была эбеновая или из слоновой кости, а некоторая из чеканного серебра, как было в моде в Италии в ту эпоху, когда искусство не считало унизительным способствовать к пользе жизни. Уголья горели в камине из красного мрамора, поддерживаемого белыми кариатидами. Золотая лампа спускалась с потолка на трех длинных цепях из того же металла. Это был подарок Карла Пятого Франциску Первому. Две чудные картины Рафаэля и Леонардо да Винчи, образцовые произведения, стоившие вдвое дороже золотой лампы, сияли в своих рамках со спокойной и благородной свежестью бессмертия.

Эсперанс бросил рассеянный взгляд на эти чудеса. Он смотрел на портьеру, из-под которой должна была явиться Габриэль. Грациенна ударила в колокол и поспешно ушла. Скоро шум быстрых шагов заставил задрожать душу молодого человека, зашумела толстая материя, и портьера приподнялась. Габриэль подбежала, бледная от радости, а на ее глазах, на ее кротких глазах сверкали слезы, как жемчужины. Она раскрыла объятия, призывая Эсперанса, и долго прижимала его к сердцу, и ни он, ни она не имели ни силы, ни охоты произнести ни одного слова, Однако она взяла за руку своего друга и растроганными глазами смотрела на опустошения, которые столько горестей запечатлели на этой безукоризненной красоте. Он улыбался и упивался счастьем смотреть на нее. Она первая прервала это очаровательное молчание.

— Прежде всего, — сказала она, — не беспокойтесь. Это место, самое опасное по наружности, на самом деле самое безопасное, потому что только сюда наши шпионы не могут пробраться. Над нами комната Грациенны. В моих комнатах нет слуг, которые думают, что я в постели, и ужинают. Я могу опасаться только посещения короля, но он сам ужинает и о каждом его шаге мне скажет Грациенна за четверть часа до того, как кто-нибудь может прийти сюда. Если король придет сюда после ужина, как он велел сказать через Берингена, вы успеете десять раз пройти к Грациенне по лестнице из моей спальной.

— Притом, — отвечал Эсперанс, сжимая руки Габриэль, — король ужинает долго после охоты, и меня, вероятно, уже не будет у вас, когда он кончит.

— Это все равно, — перебила Габриэль. — Я должна сказать вам так много, что минуты, как бы продолжительны они ни были, все-таки покажутся нам слишком коротки.

— Ничто не может сравниться с важностью того, что я должен сообщить вам, моя Габриэль. Если бы вы не назначили мне свидания вчера, я сегодня утром попросил бы у вас аудиенции.

— Стало быть, я имела причину думать, что вы не уехали бы, не увидевшись со мной. Это было бы преступлением.

— Я не хочу лгать. Может быть, я совершил бы это преступление, если бы не важность известий, дошедших до меня. Габриэль, ваши враги торжествуют, они уже не угрожают, они приготовляются нанести решительный удар.

— Какие враги? какое торжество? какие угрозы? какие удары? — сказала Габриэль с лихорадочной веселостью, от которой обдало холодом сердце Эсперанса.

— Хотя мои известия очень неопределенны, они тем не менее должны объяснить вам опасности, ожидающие вас. Я признаюсь, что не могу ничего определить в точности, но по этому самому допускаю все подозрения, все опасения.

— Послушайте, — перебила герцогиня, садясь и привлекая возле себя на диван молодого человека, задрожавшего от этой ласковой фамильярности, на которую Габриэль никогда не была так расточительна, — вы ничего не знаете, говорите вы, вы не можете ничего определить; ну а я знаю всё и расскажу вам подробно все это неопределимое, что так сильно вас волнует. Я дрожала, что вы не придете, вы так осторожны, так деликатны, вы не король, не рыцарь, а под одним из ваших прекрасных розовых ногтей скрывается больше чести и вежливости, чем во всем венчанном рыцарстве вселенной. Слушайте же.

Эсперанс выразил, что слушает всей душой.

— Враг, пугающий вас, — сказала Габриэль, обернувшись к нему и смотря прямо ему в глаза, — этот страшный враг — Анриэтта д’Антраг; она угрожает моей будущности, не правда ли? Она имеет виды на короля, она идет к цели большими шагами — вот что вы хотели мне сказать?

— Да… и не пренебрегайте этим, герцогиня! Да, она достигает цели!

— Она достигла, — сказала Габриэль, презрительно улыбаясь. — Три ночи тому назад король удостоил ее посещением, а она удостоила его своим милостивым расположением. Вы дрожите, взгляните на меня. Я смеюсь. Да, все произошло самым честным образом. Один хорошо купил, другая хорошо продала. Что может быть лучше в делах? Король заплатил сто тысяч экю и обещанием жениться за жестокую добродетель красавицы Антраг. Смейтесь же, друг мой, смейтесь же!

Эсперанс побледнел от гнева.

— Я видела, как Сюлли отсчитывал деньги, — продолжала Габриэль, — меня спрятали за окном напротив; я доставила себе это удовольствие. Министр собрал сумму крупной монетой, и чтобы затронуть короля, вздумал покрыть весь пол этими деньгами. Король, призванный министром, чтобы дать квитанцию, пришел, и тот указал ему на пол, усыпанный деньгами.

— Какое дорогое удовольствие! — прошептал Генрих.

— Да, он это сказал. О! как ни страдала бы брошенная женщина, она слишком счастлива, вспоминая в подобную минуту, что она не продала себя.

— Габриэль, — сказал Эсперанс, — деньги не значат ничего, но вы мне не говорите об этом обещании жениться, однако это главное.

— К чему? Что нам за дело до этого?