Прекрасная Габриэль - Огюст Маке

— Но другие права возле ваших…

— Полноте! О моих ли правах теперь идет дело? Неужели вы полагаете, что я дорожу тем, чего может добиваться мадемуазель д’Антраг?

— Но ваш сын?

— Довольно об этом, Эсперанс, прошу вас.

— Габриэль, я, любя вас более жизни, не хочу приносить себя в жертву, для того чтобы дать восторжествовать Анриэтте д’Антраг, когда мне стоит сказать слово, чтобы погубить ее. Не сердитесь на эту негодную женщину, моя Габриэль, вы делаете ей слишком много чести. Она падет постыдно, как нечистый червь, осмелившийся подняться до цветка и который срывает ветер и раздавят ногой; одно слово, сказанное королю, три строчки, показанные его величеству, и королевское звание Анриэтты д’Антраг исчезнет прежде, чем начнется; шаг труден, опасен, может быть, я сделаю его завтра.

— Точно вы стараетесь меня утешить, Эсперанс, — сказала Габриэль тоном оскорбленного достоинства. — Неужели вы уважаете меня так мало, что думаете, будто я сержусь? Говорить с королем! Оспаривать у Анриэтты д’Антраг брачное обещание! Нападать на нее, чтобы поддержать меня! О, это сделала бы Анриэтта д’Антраг, но я… Деньги свои она заработала, обещание купила, оставим ей все это, мой Эсперанс, и вместо того, чтобы думать о моих погибших почестях, о моей разбитой короне, вместо того чтобы выставлять мне способы, остающиеся у вас, для того чтобы сохранить мне королевство, вместо того, чтобы осквернять себе усы и губы, говоря о всех этих грязных интригах, поговорим, мой благородный друг, о нас, о наших верных клятвах, о наших испытаниях, так храбро перенесенных, отдохнем от всех этих гнусностей, сжав наши честные руки, упиваясь нашими нежными, чистосердечными улыбками. Мало того, чтобы улыбаться, мой Эсперанс, будем смеяться над нашей нелепой совестливостью, над нашей глупой деликатностью. Да, пока ты меня любил и уезжал со слезами, чтобы оставить меня чистой и безукоризненной королю, супругу, между тем как из уважения к данному слову, к признательности, к дружбе — словом, ко всему, что честно и благородно, я позволяла тебе умирать, сама умирая от любви, эти люди, которым мы оба жертвовали нашим сердцем и нашей кровью, составляли в гнусности жадный торг презренным телом и нарушенной клятвой. Одна продавала свою особу, другой — свою подпись. А ты — безумец, устремлялся в бездну пламени, чтобы избавить короля от подозрения; ты принимал изгнание и смерть, чтобы сделать законным моего сына, которого этот король одним росчерком пера объявил навсегда незаконнорожденным. Если я умру сегодня, завтра Анриэтта д’Антраг потребует моего наследства и ты будешь принужден называть ее твоей королевой. Право, будем смеяться, милое сокровище моего сердца, и пусть наше презрение сожжет даже воспоминание об этих ничтожных бедствиях, как этот поцелуй, вырвавшийся из души моей, истребит в нас глупость героизма, ложную честь великодушия.

Изумленный Эсперанс смотрел на Габриэль. Он никогда не подозревал, чтобы она была так горда и пылка; она обняла его, ласкала глазами, дыханием, губами.

— Друг, — шептал он вне себя, чувствуя, что его увлекает эта непреодолимая сила, — друг, берегитесь! Если все, что вы сказали, внушено справедливым гневом, если этот бред любви только негодование, если этот огонь, которым вы меня сжигаете, огонь гнева, берегитесь! Он угаснет слишком скоро; завтра вы будете упрекать меня в моей слабости. О Габриэль! позвольте мне умереть, обожая вас. Завтра, может быть, умру, проклиная вас.

— Эсперанс! — вскричала она экзальтированно, что тотчас придало ее красоте характер сверхъестественного величия. — Эсперанс! я твой гений счастья, я награда всей твоей жизни; разве ты не видишь этого, разве не понимаешь? Я боролась с тобой в добродетели, в жестокости даже, я измучила твое сердце, с которым, если уж Господь послал мне его, должна бы была, несмотря ни на что, слить мое сердце. Я поступила низко, я употребила во зло твою любовь, вместо того чтобы предаться тебе как невольница! Разве ты из мрамора, о мой возлюбленный! Как эти древние боги юности и гения, на которых ты походишь? Наши слезы, наши вздохи, наши жертвы, наши страдания разве ты считаешь за ничто, что цена за них кажется тебе незаслуженной? Ну а я тебе скажу, что ты меня не любишь, Эсперанс, я скажу тебе, что ты меня оскорбляешь. Да, пока я слушала тебя молча, низко преклоняясь перед твоими геройскими расчетами, которые приносят пользу только мне — да, до сих пор я не была достойна твоей любви, но теперь я не хочу, чтобы говорила королева, теперь я заставлю молчать даже мать, словом — пришла очередь любовницы. Прости мне, о! Прости, что я думала хоть одну минуту, что долг предписывал мне затоптать ногами такую преданность, как твоя! А когда я раскрываю тебе объятия, когда говорю тебе: Эсперанс, я страстно тебя люблю! Эсперанс, я тебя обожаю! Эсперанс, ты огонь моих зол, источник моей жизни, я не чувствую в себе ничего не принадлежащего тебе, и так как ты не хочешь посвятить мне свою жизнь, так как ты говоришь о смерти, дай мне, по крайней мере, право умереть с тобой!

Он хотел прошептать несколько слов, признательную молитву к Богу, позволившему, чтобы подобное счастье досталось бедным смертным существам, но отказ или молитву она затушила своим поцелуем, своими слезами. Он чувствовал, что облако скрыло от него землю. В самом деле, в эти слишком краткие минуты эти две души улетели на небо.

— Да благословит тебя Бог! — сказал Эсперанс. — Твое сердце стоит моего; да, ты гений счастья!

— Увы! к чему не переселились они совсем на небо? Почему оба должны были спуститься на землю? Что такое большая пыльная дорога, для того кто возвращается из звездного рая?

Эсперанс это понял, и эта горькая мысль заставила склониться его голову. Уже задумчивый, безмолвный, он сожалел. Габриэль, столько же блистательная, столько же веселая, сколько он был грустен, обняла его с чистосердечной улыбкой и сказала:

— О! зачем тебе огорчаться? зачем даже думать? Неужели ты думаешь о маркизе де Лианкур, о герцогине де Бофор? К чему? Здесь только Габриэль, твоя жена.

— Моя жена? — вскричал он с упоением.

— Ты не предполагаешь, — прибавила она с небесной улыбкой, — чтобы я могла быть теперь чем-нибудь другим. Всякий другой брак сделался невозможен. Я счастлива, я свободна! Эсперанс, целый свет принадлежит нам!

Грациенна стукнула в соседней комнате. Это был условленный сигнал, если она имеет сообщить что-нибудь своей госпоже. Обнявшиеся любовники стали прислушиваться. Известие о нашествии врагов не заставило бы их задрожать в эту минуту.

— Король вышел из-за стола, — сказала Грациенна, — но он идет не сюда, а в свой кабинет играть с гостями. Все спокойно.

— Слава богу! мы можем докончить нашу беседу, — вскричала Габриэль, — этот вечер наш, не правда ли, друг? На горизонте нет туч. Для наших сердец существуют только лучи и лазурь. Как мы счастливы!

— Тише! Голос твой как будто оскорбляет эти своды. Однако, я чувствую, слушая тебя, неизъяснимую радость, которая следует за осуществлением мечты. Я мечтал о тебе сейчас, и теперь я тобой обладаю.

— И навсегда. Ты не станешь больше спорить?