Еврейская сага. Книга 3. Крушение надежд - Владимир Голяховский

Саша Фрумкин, смеясь, рассказывал ему:

— А знаете, как проводит лекции профессор Родионов? Он приносит с собой учебник и просто читает вслух текст из книги. Мы всегда стараемся избежать его лекции, ведь учебник мы и сами умеем читать.

Превыше всего Рупик ставил практическую ценность врача, которая достигается только опытом. Поэтому он не хотел отвыкать от каждодневной рядовой врачебной работы. В отличие от многих профессоров, он сам лечил тяжелых больных. Для этого он приходил раньше всех и уделял несколько часов просто лечению: делал больным уколы, внутривенные вливания и другие процедуры, которые профессора обычно сами не делают. Его ученик Саша Фрумкин всегда был на месте в самые ранние часы и помогал Рупику. А ассистенты приходили намного позже и злобно ворчали:

— Чудит наш профессор, а этот еврейчик Фрумкин выслуживается перед ним.

С трудом Рупику все же удалось наладить работу кафедры, шла интенсивная преподавательская и научная деятельность. Под его руководством двое аспирантов написали и защитили кандидатские диссертации, сотрудники публиковали научные статьи. И диссертации и статьи Рупик вынужденно фактически писал за них сам, чтобы спасти лицо кафедры. Он получил два патента на медицинские изобретения и солидный денежный грант для кафедры на новые исследования. Работу по теме гранта и оплату за нее он распределил поровну на всех сотрудников. На эти деньги ему удалось расширить и оснастить заграничным оборудованием свою бывшую маленькой лабораторию.

Соня и дочка видели Рупика мало: кроме работы на кафедре, у него было немало частных больных, их он навещал вечерами на дому. Рупик никогда не просил с пациентов денег, считал это унизительным и даже отказывался их принимать, но пациенты-евреи и их родные всегда совали ему в карман или в руку 50 или 100 рублей за визит. У них была своя традиция: врачу обязательно нужно платить. Попасть к нему на прием стремились директора магазинов, евреи, — они доверяли только еврею. В благодарность они снабжали его дефицитными продуктами и товарами, по особому заказу ему даже выдавали продукты из буфета Министерства внешней торговли — любые деликатесы.

Рупик лечил московскую элиту, больные делали ему дорогие подарки: золотые часы, магнитофоны, хрустальные вазы, дорогие вина и конфеты, фрукты. Артисты приглашали на премьеры в первый ряд партера. Благополучие дома росло, этому особенно радовалась Соня, ее семья жила более чем хорошо.

* * *

Анатолий Печенкин, один из ассистентов кафедры, был типичным партийным выдвиженцем. Когда Рупик пришел на кафедру, Печенкин уже работал там и был членом парткома института. По институтским масштабам этот активный общественник занимал солидное положение. Но Рупик скоро увидел, что врач он плохой и преподаватель слабый, так, малограмотный лентяй. От работы он отлынивал, больных лечить абы как, отдавал их молодым ординаторам, занятия с врачами проводил поверхностно, распускал группы раньше времени и часто стремился уйти до конца рабочего дня.

Несколько раз Рупик делал ему замечания и возвращал с порога:

— Почему вы уходите раньше времени без моего разрешения?

Печенкин злобно отворачивался и оставался. Потом он придумал выход, приходил в кабинет Рупика, останавливался в дверях и мрачно заявлял:

— Профессор, мне надо идти на заседание парткома.

Против заседаний парткома Рупик возражать не мог, только неприязненно морщился. Избавиться от Печенкина было его мечтой, и наконец появился повод: заканчивался пятилетний срок работы этого сотрудника. По правилам, ему полагалось дать характеристику и рекомендовать на новый срок, но Рупик решил не рекомендовать его и даже подобрал кандидата на его должность — способного Сашу Фрумкина. Он устроил собрание сотрудников и открыто рассказал, почему недоволен Печенкиным. Они слушали мрачно, глядя в пол. Закончил Рупик решением:

— Я считаю, что Печенкин не заслуживает переизбрания на пять лет.

Секретарь партийной ячейки Михайленко злобно сказал:

— Вы не спрашивали мнения партийной группы и решаете все самовольно. Печенкин — коммунист со стажем в партии более десяти лет.

Рупик подумал: «И в чем тут заслуга? В том, что он десять лет просиживает штаны на собраниях?»

Михайленко продолжал:

— Ему оказали высокое доверие, избрали членом парткома прошлого созыва. Вы хотите избавиться от него, а потом и от всех нас, хотите набрать холуев вроде этого Фрумкина. Мы не допустим этого. Мнение нашей партгруппы: переизбрать Печенкина.

Рупик еле сдержался, чтобы говорить спокойно:

— Я заведую кафедрой, и мое право решать ее состав, партийные дела тут ни при чем. Я еще не выставлял никаких новых кандидатур, и ваши замечания насчет холуев неуместны.

Михайленко скорчил новую гримасу и объявил:

— Члены партии остаются на собрании, а беспартийных прошу удалиться.

Удалился один Рупик.

Через месяц к нему в институте подошел секретарь парткома Корниенко:

— Я хочу поговорить с вами, пойдемте в партком.

Рупик никогда не бывал в парткоме: на стене висел большой портрет Брежнева, в углу стоял бюст Ленина, от всего несло казенщиной.

Секретарь начал довольно резко:

— Что вы имеете против Печенкина?

Рупик понял, что на него нажаловались:

— Как вам сказать? Печенкин не показал себя квалифицированным врачом и преподавателем, я много раз просил его исправиться, но он ленивый и малоспособный человек.

— Что ж, может быть, кое в чем вы и правы, но Печенкин член партии уже более десяти лет и даже был членом парткома. Райком не разрешит нам уволить его, это было бы скандалом.

Рупик не понимал партийной субординации, наивно спросил:

— Почему? Я ведь рекомендую не переизбирать его не как плохого члена партии, а только потому, что он слабый профессионал. В институте надо иметь хороших врачей.

Своей странной наивностью Рупик раздражал секретаря, и он процедил почти сквозь зубы:

— Если вы его не переизберете, это будет означать, что в партию попал недостойный человек, а у него партийный стаж более десяти лет.

Рупик подумал: выходит, члены партии выше подозрений. Чего им дался этот стаж?

— Но ведь я заведую кафедрой и имею право на свое мнение, мне решать, с кем работать.

Корниенко неприятно посмотрел на него в упор:

— Видите ли, тут вмешалось еще кое-что, ваши ассистенты предъявляют вам политические обвинения.

— Какие политические обвинения? — поразился Рупик.

— Они написали в партком о том, что вы говорили, молодым врачам, будто советская медицина намного слабей американской, и привели в пример операцию, которую Келдышу делал американец, и что вы не понимаете значение коммунистического труда.