Атомные шпионы. Охота за американскими ядерными секретами в годы холодной войны  - Оливер Пилат

В свою очередь, Бротман оспорил мысль, что Хелен отдавала себе полный отчет в ценности той технической информации, которую передавала Голосу. Это вряд ли, сказал Голд; по собственному описанию Бротмана, у нее были куриные мозги.

Голд уже почти заснул, когда Бротман растолкал его и попросил пообещать, что Голд не держит на него зла за то, что тот назвал его имя фэбээровцам. «Не держу», — пробормотал Голд. Бротман попробовал ответить ему взаимностью, сказав, что понимает, почему Голду приходилось лгать про семью. Он больше не сердится из-за этого, сказал Бротман. Через несколько минут он уже храпел, но Голд довольно долго лежал без сна, глядя в темноту.

Их выступление перед большим жюри прошло без каких-либо потрясений. К тому времени они успели отшлифовать свои истории до блеска; сам Анания[10] гордился бы ими. Бротман сгладил свою неспособность припомнить имя Голоса при первом разговоре с ФБР, утверждая, что он точно не знал, как его зовут, — Джон Гарлис, Гарлик, Гарлок или вообще Голлок. Голд, разумеется, упорно называл его Голиш или Голуш. Даже на пике своей карьеры Яков Рейзен не напускал такого тумана.

Рассказ Бротмана о его делах с Голосом был истинным шедевром увертливости. По его словам, Голос утверждал, что якобы его уволили из русской закупочной комиссии, но он все-таки сохранил связи с «большими шишками» в советских коммерческих кругах, включая «Амторг». Бротман поверил в историю Голоса, как сказал он, отчасти потому, что русский настаивал на том, чтобы получать по десять процентов прибыли со всех контрактов с Советами, которые благодаря ему заключит компания Эйба Бротмана.

— Голос умел красиво говорить, — сказал Бротман. — Он много в чем хорошо разбирался и мог разговаривать буквально обо всем на свете.

Говорил ли он о коммунизме?

— Совсем не говорил, — ответил Бротман.

Он был русский? — Он был еврей.

Подозревал ли он, что Голос — шпион?

Он не подозревал Голоса ни в чем, сказал Бротман, пока к нему не пришло ФБР с той фотографией.

Голд, нервно облизывая губы, сказал, что, когда встретил Голоса, зарабатывал всего 50 долларов в неделю и отчаянно хотел увеличить свои доходы. По разговорам Голос не был похож на технического специалиста, но проявил достаточные признаки инженерной подготовки, чтобы вызвать к себе доверие, сказал Голд. По его словам, он решил, что Голос — мошенник, когда тот не предложил ему возместить расходы за первую поездку в Нью-Йорк, которые составили 5 долларов за железнодорожный билет и пару долларов на еду. Услышав об этом, Бротман настоял на том, чтобы оплатить ему расходы, рассказал Голд.

Для большого жюри Голд весьма убедительно, в лицах изобразил воображаемые телефонные разговоры с Голосом, хотя он никогда не разговаривал и не встречался с этим человеком.

— Голос говорил: «Здравствуйте, мистер Голд». Или, по-моему, позже он стал звать меня Гарри. «Это мистер Голос». Я тогда думал, что его зовут Голиш или Голуш. Потом, как мне кажется, он назывался просто Джоном. Голос у него был очень запоминающийся, и у него был сильный акцент. Он говорил: «Я сейчас в Филадельфии, и мне уже пора на поезд. К сожалению, я не могу с вами встретиться. Я свяжусь с вами через две-три недели».

В конце показаний Голда член жюри спросил его:

— Разве вы не понимали, что делаете что-то не очень честное, когда вели такие разговоры в Нью-Йорке и перевозили взад-вперед пакеты?

Голд остался в рамках своей роли химика с научным складом ума, но все же не совсем лишенного понятия о том, с какой стороны хлеб мажут маслом.

— Понимаете ли, в чем дело, — сказал он, — Картер Худлесс… он был сыном одного из двух человек, которые управляли сахарозаводом, он всегда говорил мне: «Ты здесь ничего не добьешься». Он говорил: «Дядя Вилли» — это генеральный управляющий — «все держит в кулаке, здесь никто ничего не добьется, пока он сидит на своем месте», а еще он говорил: «Если дело перейдет в другие руки, мы все можем оказаться на улице, так что лучше поищи каких-нибудь возможностей вокруг, Гарри, пока ты еще в состоянии. Держи ухо востро и не упускай шанса». Вот почему Бротман привлек меня.

Большое жюри, выслушав все эти россказни, заседало весь 1947 год, проверяя наводки Бентли и зацепки после разоблачения канадской сети в 1946 году. Широко разошлись слухи. Они были двух видов: во-первых, что свидетели не оправдали ожиданий; и, во-вторых, что политические факторы не дают возможности предъявить обвинения. Весной 1948 года большое жюри сосредоточилось на других вопросах и стало рассматривать большие объемы доказательств, которые привели к тому, что были предъявлены обвинения дюжине членов политбюро коммунистической партии. Против Бротмана или Голда это жюри не предприняло ничего. В отсутствие каких-либо доказательств, которые могли бы дискредитировать их собственные заявления, в то время было бы трудно предпринять что-либо против них.

На пике своей полезности Советскому Союзу Клаус Фукс близко подошел к тому, чтобы «сломаться». Ему угрожает разоблачение, сказал он Гарри Голду, когда они встретились в окрестностях Санта-Фе 19 сентября 1945 года. В портфеле у доктора Фукса лежал подробный доклад о взрыве в Аламогордо, который состоялся 16 июня и послужил генеральной репетицией Хиросимы и Нагасаки. Немецкий физик, к тому времени натурализованный британец, имел все основания ликовать: мировая война заканчивалась, во-первых, полным разгромом для нацистов, которым он открыто противостоял много лет, и, во-вторых, неожиданной силой международного коммунистического движения, которому он тайно служил много лет. По существу, его состояние нельзя было назвать иначе как экзальтацией, когда у большой церкви на окраине он посадил к себе в машину Голда и привез его на высоту, с которой открывался вид на город, чтобы поговорить. Было около шести часов, и под ними один за другим в сумерках зажигались огни Санта-Фе, а доктор Фукс говорил о том, что теперь, когда они овладели мощью атома, они могут превратить всего лишь несколько фунтов материи в такое количество энергии, которого хватило бы, чтобы обогреть и осветить все дома в целой стране или стереть эту страну с лица земли. Голд слушал, опустив глаза, а физик подробно рассказывал ему о невероятном взрыве в Аламогордо, который было видно и слышно за триста с лишним километров. Жители Нью-Мексико, которые раньше думали, что на проект лишь напрасно тратят деньги, теперь считали ученых героями, сказал доктор Фукс с оттенком цинизма в голосе, как будто в душе оценивал свою собственную роль.

Когда его экзальтация пошла на убыль, Фукс стал проявлять нервозность. Кое-какие события убедили его, сказал он, что отныне он уже не будет таким же полезным и востребованным информатором для Советского Союза, каким был раньше. Во-первых, в Лос-Аламосе уже нет прежнего свободного и легкого сотрудничества между британскими и американскими коллегами, сказал он; многие отделы, прежде доступные для него, теперь стали закрыты. Одним из признаков новой подозрительности, по его словам, было то, что ему отказали в просьбе посетить плутониевый завод в Хэнфорде, штат Вашингтон. Так как работа все равно уже сделана, если говорить о бомбе, да и война, которая придавала импульс его трудам, закончилась, руководители британского контингента ученых в Лос-Аламосе считали вероятным, что вскоре их отправят обратно в Англию.