Три этажа - Эшколь Нево

Я молчала.

– Я верну долги, – сказал он. – Все. Мне просто нужно немного времени.

Нижняя губа у него дрожала. Дрожала вся челюсть. Я испугалась, что в следующую минуту он встанет передо мной на колени.

– Ты можешь пробыть здесь до завтрашнего утра, – сказала я. – Я не выгоню тебя на улицу прямо сейчас, но завтра утром тебе придется придумать что-то еще.

♦

А теперь, Нета, можешь выражать свое возмущение.

♦

Да, я размазня. Разумеется, размазня. Всегда была размазней. Во время школьных экскурсий всегда плелась в хвосте. На математике не успевала за программой. Последней в классе потеряла девственность. (Я знаю, что твой первый раз был кошмаром, но даже кошмарный первый раз идет в счет.) Я последней произнесла надгробную речь на похоронах Номи (текст, который я написала, был слишком бездарным, и я только во время похорон поняла, насколько он неуместен, поэтому спешно редактировала его в уме).

♦

Я избегаю ответа на вопрос, который – знаю-знаю – тебе не терпится мне задать. Почему? Почему я позволила ему остаться, хотя в таблице, которую мать Номи советовала нам составлять всякий раз, когда нас одолевают сомнения, колонка «против» была намного длиннее колонки «за»?

Очевидно, что 99 процентов женщин, оказавшись в аналогичной ситуации, вышвырнули бы Эвиатара за дверь, руководствуясь простой и ясной заботой о детях. Почему же я попала в оставшийся одинокий процент? Если кто-нибудь коснется кончика ногтя Лири или Нимрода, я брошусь на него как тигрица. Когда Лири была в первом классе и некто Итамар дразнил ее на переменах, я около десяти утра пришла в школу, наврала охраннику, что Лири забыла свой бутерброд, нашла этого Итамара и сказала ему, что, если он еще раз тронет Лири, я из него шакшуку сделаю. (Ничего лучше, кроме шакшуки, я тогда не выдумала.)

Так что же случилось, что я ни с того ни с сего повела себя так странно?

Честное слово, Нета, я сама не знаю.

Просто иногда что-то внутри тебя приказывает, прямо орет тебе: «Сделай то, чего делать нельзя! Сделай то, чего делать нельзя!»

Понимаешь?

Не очень?

Ничего страшного. Я и сама не понимаю. И сова тоже.

Я не обижусь, если ты решишь дальше не читать это письмо. Ведь я без спроса превращаю тебя в соучастницу преступления, в мидлтаунскую Бонни при Клайде. Поэтому ты имеешь полное право пойти и выбросить эти листочки в синий контейнер для сбора бумажного мусора. Если я правильно помню ваш парк, там есть такой, недалеко от тебя.

Но я обязана продолжить писать. Я не могу больше держать это в себе.

♦

Я предложила ему принять душ. Он отказался. Я как можно деликатнее сказала:

– Слушай, Эвиатар, во имя человечества – ты обязан принять душ.

Он грустно улыбнулся и сказал:

– Мне не во что переодеться.

Я принесла ему спортивный костюм Асафа (в списке своих мелочных придирок я упустила тот факт, что по утрам в субботу Асаф убегает из дома на тренировку по триатлону, утверждая, что ему нужен адреналин, иначе кровь застаивается. Понимаешь? Боится, что захиреет).

Я застелила диван в гостиной простыней, положила тонкий плед и подушку Асафа.

Он вышел из душа. В костюме Асафа, который был ему велик на несколько размеров, он походил на пугало. Пугало, с которого капает вода. Худые загорелые ноги. Довольно изящные. Будь он женщиной, это выглядело бы сексуально. Но он был мужчиной. И его ноги от щиколоток до колен покрывала густая поросль, еще влажная после душа. Малопривлекательная картина.

– Спасибо, – кивнул он в сторону импровизированного ложа. – Я уже трое суток не сплю.

– Понимаю.

– Не уверен, что и сейчас смогу уснуть.

– В крайнем случае включишь телевизор, – сказала я. – Только без звука, ладно?

Я вручила ему пульт. Он с минуту поколебался.

– Бери, бери, – подтолкнула я его. – Нет ничего лучше, чем зрелище чужих бед.

– Ты святая, Хани. – Он впился в меня своими зелеными глазищами. – Асафу с тобой повезло.

– Никакая я не святая, – сказала я. – И напоминаю тебе, что завтра утром…

– Меня здесь не будет, – подхватил он. – Я не забыл.

♦

Ты, конечно, думаешь, что мне не спалось. Ведь у меня в гостиной находился беглый преступник. Но я быстро уснула и видела во сне Монтеверде. Ты тоже была в этом сне. Мы были в доме Энди и Сары. Внутри, в самом доме, лил проливной дождь, а снаружи, во дворе, между гамаками, плясало пламя в очаге. Это было необычно, но во сне я списала эту странность на очередной сюрприз, какими богато любое путешествие.

♦

Когда я проснулась, Лири и Нимрод сидели на кухне и ели кукурузные хлопья. Оба были полностью одеты, хотя я не помнила, чтобы вешала им одежду на спинку кровати, как обычно делаю.

– Мама, а у нас дядя Эвиатар! – объявила Лири.

Только тогда я его увидела. Он стоял спиной ко мне, возле рабочего стола. Через несколько секунд он обернулся, держа в руках три пластиковые коробочки, и торжественно возгласил:

– Сэндвичи готовы! С сыром для Лири. С тунцом для… Андреа, да? И с колбасой для тебя, Нимрод. Хани, надеюсь, я все сделал правильно? – Он посмотрел на меня. – Мы хотели дать тебе еще немного поспать.

– Но… Как… Почему?

– Меня разбудила принцесса. – Он указал на Лири. – Спросила, кто я такой. Я объяснил, что я брат ее папы. Она спросила, почему она раньше про меня не слышала. Тогда я объяснил, что мы с ее папой поссорились. Серьезно поссорились. Поэтому я до сих пор не приходил к вам в гости.

– Мам, а я ему сказала, что мы с Андреа все время ссоримся… – вмешалась Лири, – но потом всегда миримся. И он должен помириться с папой!

– Я пообещал, что сделаю это при первом же удобном случае, – продолжил Эвиатар. – Тогда Лири спросила, не помогу ли я им «организовать утро», и рассказала, что надо делать.

– А я сам завязал шнурки! – похвастался Нимрод.

– Правда, мам, он сам завязал, – подтвердила Лири.

– Молодец, мой хороший! – Я действительно была рада. Нимрод уже полгода безуспешно сражался со шнурками.

– Вот наши ранцы, – обратилась Лири к Эвиатару. – Коробку Андреа нужно положить в мой ранец. Ей так нравится.

Я чувствовала себя неловко оттого, что стояла перед ним в помятой пижаме. Обычно по утрам мне лень переодеваться, и я отвожу их в школу и в детский сад в безразмерной майке и старых лосинах. Но сейчас я шмыгнула к себе в комнату, быстро натянула джинсы и черную рубашку, посмотрелась в зеркало и сменила черную рубашку на красную, которая уже сто лет висела без дела у меня в шкафу. Я обулась в туфли на каблуках. Низких, но каблуках. И вернулась в гостиную.