«Павловизация» дрессировки и мифология инстинкта - Владимир Гриценко

Что до этолога, то такой подход его явно не удовлетворит, и в первую очередь это относится к методу. Совершенно очевидно, что содержание животного в стесненных условиях само по себе может вызвать стресс, причем настолько значительный, что у крыс, например, одно это может привести к развитию язвы желудка. Далее, возможность перемещаться способствует проявлению у животных исследовательской активности — фундаментальной формы функционирования организма, присущей почти любому поведению. Для этолога наибольший интерес представляет именно эта активность, а также целый ряд других реакций, которые никогда не бывают изолированными; их вычленение приводит к невозможности какой бы то ни было интерпретации как самих этих реакций, так и поведения в целом. Для этологов понятие условного рефлекса в узком смысле — не побоимся сказать это — лишено смысла.

В начале 20-х годов XX в. это поняли многие биологи, и в числе первых — Хейнрот, а затем его великие последователи Лоренц и Тинберген. Ими была основана так называемая объективистская школа, которая делала упор на наблюдения в естественных условиях, вне стен лаборатории.»

Еще в 1925 году известный психолог Л. С. Выготский писал: «Рефлекс, — понятие абстрактное; методологически оно крайне ценно, но оно не может стать основным понятием психологии как конкретной науки о поведении человека. На деле мы не кожаный мешок, наполненный рефлексами, а мозг — не гостиница, а сложные группы, соединения, системы, построенные по самым разнообразным типам. В самом деле, рефлекс в том смысле, в каком он употребляется у нас, напоминает очень близко историю Каннитферштана, имя которого бедный иностранец слышал в Голландии всякий раз, в ответ на всякий свой вопрос: кого хоронят, чей это дом, кто приехал и т. д. Он в наивности думал, что все в этой стране совершается Каннитферштаном, между тем слово это означало только то, что его вопросов не понимали встречные голландцы. Вот таким свидетельством в непонимании изучаемых явлений легко может представиться иной „рефлекс цели“ или „рефлекс свободы“. Что это не рефлекс в обычном смысле — в том смысле как слюнной, — а какой-то отличный от него по структуре механизм поведения, ясно для всякого. И только при всеобщем приведении к одному знаменателю можно обо всем говорить одинаково: это — рефлекс, как это Каннитферштан. Самое слово „рефлекс“ обессмысливается при этом» ((Выготский Л. С., 1982).

По большому счету, «…рефлекс как элементарная форма регуляции есть просто аналитическая фикция и не более того? Ведь писал же Ч. С. Шеррингтон, что простой рефлекс — выгодная, но невероятная фикция.» (Батуев А. С., 2012)

Следуя за А. С. Батуевым (2012) «Рассмотрим такой элементарный безусловный рефлекс, как чесательный, в котором, казалось бы, легче вычленить конкретный пусковой фактор тактильной природы. Оказывается, что такая форма поведения запускается целым набором раздражителей, куда входят по меньшей мере тактильный, вестибулярный, проприоцептивный, зрительный. Все они составляют афферентное обеспечение данного поведенческого акта (его шеррингтоновскую воронку). Может быть, исполнительная часть более локальна? Оказывается, что она непременно начинается с торможения текущей деятельности и активной перестройки позы, затем включается запуск ритмического движения конечности и только в завершение достигается (или нет) контакт конечности с поверхностью кожи. Не будем забывать и о вегетативном обеспечении такого поведенческого акта. Естественно, что при этом просто невозможно думать о каком-то едином центральном звене, обеспечивающем переключение разномодальной афферентации на полиэффекторные аппараты данного поведенческого акта. Тогда где же располагается (согласно классическому представлению) „центр“ данного рефлекса и что выступает в качестве его рефлекторной дуги?» (Батуев А. С., 2012)

Резюмируя, А. С. Батуев пишет: «Мы привыкли эти „простые“ рефлексы, пользуясь павловской терминологией, именовать безусловными. Исследователи, как правило, довольствовались чисто внешним проявлением „рефлекса“ — наличным раздражителем и видимой реакцией. Именно такова идеология бихевиоризма и необихевиоризма. Представители этих широко распространенных течений стояли как раз на таких позициях, игнорируя центральные механизмы поведенческого акта и сводя его лишь к видимым внешним проявлениям». (Батуев А. С., 2012)

Хотя неудовлетворительность рефлекторного объяснения элементарного поведенческого акта довольно давно очевидна для многих, однако разработка более конструктивных решений этой проблемы долгое время сдерживалась тем обстоятельством, что для отказа от многовековых рефлекторных традиций в физиологии необходима весьма значительная перестройка всей системы сложившихся представлений. (Швырков В. Б., 1978)

Существует мнение, будто бы в связи с тем, что в последние годы работы И. П. Павлова прошли в специфическом политическом окружении, когда его научная теория стала рассматриваться как воплощение официальной идеологии, качество поздних работ павловских лабораторий стало сомнительным, тем более что критика теории высшей нервной деятельности была запрещена (Сироткина И., Смит Р., 2016).

В. Т. Кудрявцев (2016) считает, что свой «редукционизм Павлов культивировал вполне сознательно и воинственно, вплоть до „фальсификации“ условий эксперимента — подавая пример и ученикам, хотя за последующие их действия он, как принято говорить, ответственности не несет (или все-таки — ограниченную, но несет?).»

По мнению П. Г. Белкина (1994) «беспощадная борьба с инакомыслием в физиологии и до Павловской сессии, и во время нее, и в последующие годы велась под двумя лозунгами: „охраны чистоты Павловского учения“ и его „плодотворного развития“. Если первый лозунг подразумевал охрану „священных основ“ учения Павлова, то второй предполагал „развитие“ тех научных направлений, которые, по существу, не меняя „ни единой буквы в Законе“, создавали бы видимость интенсивного развития Павловского наследства. Неудивительно, что на протяжении многих десятков лет „типовым“ названием диссертации на соискание ученой степени во всех, хоть как-нибудь связанных с физиологией, науках стало „Влияние … на условнорефлекторную деятельность …“ В поисках требуемой ВАКом научной „новизны“ были загублены поистине легионы млекопитающих, птиц, рыб, и двоякодышащих, изучено воздействие всех мыслимых и немыслимых факторов химической, физической, биологической природы.»

И если бы не смерть И. В. Сталина, борьба с оппонентами рефлекторного подхода, была бы доведена до конца, и она бы неминуемо повлекла за собой замену психологической методологии, способа мышления, исследований, институтов и персонала на «павловскую» физиологию, т. е. «окостеневшую версию теории условных рефлексов». (Сироткина И., Смит Р., 2016).

По мнению английского нейрофизиолога С. Роуза (1995), физиология Павлова была откровенно механистической, и он интерпретировал получаемые результаты весьма прямолинейно. С его точки зрения Павловская школа занималась «…изучением феноменологии условных связей и построением абстрактных схем мозговых функций, возможно, лежащих в их основе. В десятилетия власти Сталина и его последователей изучение мозга и поведения в Советском Союзе было загнано в рамки ортодоксальной павловской теории, хотя появлялись новые поколения ученых, которые, отдавая дань бесспорным достижениям Павлова, стремились более свободно развивать теоретические исследования.» (Роуз С., 1995) Догматизация учения И. П. Павлова, его высокая авторитарность порой приводила к имитированию научной деятельности. Так в своей книге «Устройство памяти. От молекул к сознанию» С. Роуз пишет: «Во время моего последнего приезда в получивший свое прежнее название Санкт-Петербург я посетил институт, который теперь носит имя Павлова, и видел его превращенную в музей лабораторию. К немалому своему удивлению я обнаружил по соседству точно такую же действующую лабораторию, где до последних деталей воспроизводятся опыты Павлова с той лишь разницей, что кормление животных и регистрация слюноотделения производятся теперь с помощью компьютерных программ. Увы, это не демонстрационное воспроизведение классических экспериментов; это пример закамуфлированного под науку идолопоклонства.» (Роуз С., 1995)