Лавка забытых иллюзий - Сергей Литвинов

Итак, цель была достигнута, дверь открыта — но что же дальше?

А дальше — и назавтра, и послезавтра, и послепослезавтра — все происходило по той же схеме. После уроков я подходил к девушке, ее звали Ирой У-вой, и просил: «Дай мне, пожалуйста, свой ключ!» Затем несся домой, отмыкал дверь, ставил на собачку, прикрывал — и мчался обратно в школу и отдавал девушке ключи.

Жизнь моя упорядочилась. Теперь, хочешь не хочешь, сразу после занятий я вынужден был сидеть дома — надолго незапертую дверь не оставишь! Я учил уроки, обедал и занимался прочими безрадостными делами и уж только потом, ближе к вечеру, мог идти гулять. Захлопывал напрочь дверь (без надежды на самостоятельное возвращение) и шел играть с друзьями в футбол и в другие игры на свежем воздухе, пока домой в семь-восемь часов вечера не возвращались родители.

Так продолжалось не пару дней, не неделю, а — ей-богу, не вру! — больше месяца, а то и все полтора!

Сначала Ира относилась к моим просьбам с пониманием (и с некоторым недоуменным интересом). Видимо, она считала историю с ключами разновидностью флирта и ждала, какие действия я предприму дальше. Однако никакого лирического продолжения с моей стороны не следовало. Она наконец это поняла и стала оказывать мне услугу со все нарастающим раздражением. Однако у нее хватало порядочности (и недоставало женского опыта), чтобы придумать предлог, дабы в моих просьбах бесповоротно отказать. Поэтому она только морщилась и восклицала: «Да когда же это кончится!» — однако день за днем выдавала мне связку. Я же делал вид, что не замечаю ее недовольства и продолжал выцыганивать у нее вожделенную отмычку.

Кончилась история, как всегда кончаются подобные истории (когда они невыдуманные и житейские): просто и неожиданно. Однажды кто-то из родителей забыл свои ключи на службе (а может, тоже потерял). Обратились ко мне. «А я свой посеял!»

Ну, конечно, меня пожурили, дали денег и срочно отправили в металлоремонт делать дубликат. Словом, я в один миг снова стал свободным и самостоятельным юношей, а добрая самаритянка Ира лишилась возможности оказывать мне каждодневные благодеяния (и раздражаться по данному поводу).

История закончилась, но я о ней еще не раз вспоминал.

Через два года, первого января 1976-го, телевидение впервые показало фильм «Ирония судьбы, или С легким паром!». Не знаю, как другим, но мне водевильная и почти невероятная история показалась тогда до ужаса правдивой и чрезвычайно реалистичной. Я даже ни на секунду не усомнился, что ключи от московской квартиры Мягкова подошли к ленинградской двери Брыльской. И знаете почему? Я сразу заметил, что и московский замок Жени Лукашина, и ленинградский замок Нади оказались точь-в-точь, как в моей квартире! В точности таким, к которому мне пару лет назад удалось — всего-то с четвертой-пятой попытки! — подобрать чужой ключ!

Таким образом, искусство, как и положено в социалистическом реализме, точно и правдиво отразило жизнь.

Но, если учесть, что пьеса про иронию судьбы была написана Брагинским и Рязановым гораздо раньше, чем вышел на экраны знаменитый фильм (и я даже видел по ТВ году в 71–72-м ее первый вариант), получается (в случае с моим ключом), что искусство (о чем мечтал Ленин) предвосхитило реальность! Что искусство преобразовало его!

Похоже, кстати, что «Мосфильм» тогда закупил для своего декораторского цеха оптовую партию таких замков. Их можно видеть во многих других замечательных фильмах тех лет. К примеру, в «Осеннем марафоне» и «Афоне».

А в нынешние времена я иногда смотрю по ТВ лицензионный ситком «Счастливы вместе» и вижу: на двери квартиры семейки Букиных — опять тот самый, из моей квартиры (и из «Иронии судьбы»), английский замок! И я все жду: когда же авторы его обыграют? Когда в их квартиру внезапно забредет посторонняя девушка или мужчина, у которых случайно совпал ключ? И что из этого выйдет при условии, что вся семья Букиных помешана на сексе?

Но, с другой стороны, я понимаю: сериал лицензионный, к нашей действительности просто адаптированный. И его заокеанским авторам вряд ли может прийти в голову дикая мысль, что чей-то чужой замок можно открыть своим ключом случайно, спьяну или по ошибке.

Поэтому не думаю, что я дождусь новых приключений Букиных из-за старого замка.

Бытие и вправду определяет сознание, а искусство отражает жизнь. И времена, когда почти все социалистические ключи подходили к почти всем социалистическим замкам, канули в Лету без возврата.

Ну а бечевка с ключами нынче, при капитализме, получила вторую жизнь. Теперь на шеях на разнообразнейших ленточках всевозможных цветов с названиями фирм и узорами носят не только ключи — сотовые телефоны, бейджи, пропуска и прочее.

Интересно, кто запустил по миру столь удобную моду? Мне до сих пор кажется, что какой-нибудь выходец из Советского Союза, который, подобно мне, в детстве носил на своей шее ключи на веревочке.

Термин «обсервация» благополучно забыт, и слава богу. Никто против не будет, если слово и дальше только в исторических хрониках останется.

Обсервация — это нечто вроде карантина. Временная изоляция здоровых людей, как сообщает медицинская энциклопедия. Никто про обсервацию в нашей солнечной стране знать не знал, ведать не ведал, но начиная с августа 1970 года это слово, наряду с «холерой», «вибрионом» и диковинным «Эль-Тором», стало до чрезвычайности популярно в Советском Союзе, особенно в южных городах.

— Сеня! Ты что там застрял в туалете? У тебя обсервация началась?!

— Что ты за холера!

— Сам ты — вибрион!

— А ты — обсервация! Гы-гы-гы.

Народный фольклор, включая песню Высоцкого, расцвел и обогатился новыми яркими словами потому, что в СССР началась эпидемия холеры. О ней не писали в газетах, ни слова не говорили по радио и ТВ. Молчали по разным причинам. И потому, что в первом в мире государстве рабочих и крестьян уже победили тяжелые инфекционные заболевания. И потому, что негоже сеять панику среди населения. И для того, чтобы не давать пищи для информации враждебным голосам и прочим недругам Советского Союза всех мастей.

Поэтому настоящие масштабы бедствия и размах профилактических мероприятий оценили лишь десятилетия спустя. Эпидемия началась с двух смертей в Батуми — туда холеру завезли студенты из Средней Азии. Затем она перекинулась на Нижнюю Волгу и Одессу. Всех медиков тогда отозвали из отпусков. Даже мою бабушку-пенсионерку хотели мобилизовать. Послали сражаться с эпидемией всех студентов медвузов. Тысячи солдат поставили в кордоны вокруг приморских городов. Всех, кто приехал на юг в отпуск (или на каникулы, как я), оставляли в городе и давали больничный. Людей при малейшем подозрении на контакт с больными немедленно размещали по санаториям, детским садам и даже круизным лайнерам типа вышеупомянутого «Шота Руставели» (круизы, разумеется, отменили). Это называлось обсервация, держали чуть ли не по двадцать дней (при норме пять суток) и четырежды в день давали тетрациклин. Изоляцию испытали на себе больше ста тысяч человек. Но тогда никто понятия не имел о ее масштабах. Ведать не ведал, сколько заболевших, сколько погибших. Не было ни паники, ни тревоги. Царила добродушная, веселая, хохмаческая атмосфера.