Метафизическое кабаре - Мануэла Гретковска

Нитроглицерин привел его в себя, но держала в этом мире спичка.

— Не потому, не потому. Бог послал мне эту икону, а дьявол…

— Что дьявол?

— Я получил известие из полиции, — Колдунов не в состоянии был скрыть возбуждения. У него блестели глаза, он покраснел. Час назад он умирал.

— Я видела у вас в спальне фотографию женщины, — мне не следовало говорить о случайно увиденном снимке. Илонка упоминала какую-то неприятную историю с его женой. О других его родственниках, о семье я не слышала. Лицо на фотографии было мне откуда-то знакомо. Где-то я его видела, но где?

— Фотография? Там икона.

В спальне не было времени присматриваться. Я искала лекарство. От лампады больше тени, чем мерцающего света.

— Принеси ее, — приказал Колдунов.

Он зажег спрятанную за буфетом галогенную лампу. Гостиная озарилась белым светом. Я держала большую икону Богоматери. Доска не была старой. Краска растрескалась и почернела.

— Ты видела похожий образ? — Колдунов стоял рядом, опираясь о стол. От слабости руки его дрожали. — На выставке? В альбоме? — допытывался он.

— В гостинице, — осенило меня. — Владимир Дмитриевич, мне показалось. Не образ. Я видела похожую женщину.

— В Париже? Богоматерь? — усомнился он.

— Там, где я работаю, в отеле «Равийяк», живет похожая женщина. Большие миндалевидные глаза, тонкий нос, такие же припухшие губы.

— Живет в гостинице?

— Уже год, с любовником младше нее.

Колдунов страдальчески вглядывался в меня. Быстро выпил нитроглицерин. Боль отступила, напряженное лицо расслабилось.

— Уходи.

Я не хотела оставлять его одного.

— Ну, иди же, — он вывел меня в переднюю.

— Может, это инфаркт?

— Думаешь, я тороплюсь на тот свет? У меня есть моя икона. Нет только свечки. Я не пойду в потемках. Еще заблужусь, — шутил он. Ему стало лучше, и он бредил на свой лад: — Помнишь, что ты мне читала у Булгакова? «Богоматерь — это вечная свеча, принимающая свет Господа».

— Пожалуйста, позвольте мне остаться.

— Пошла! — он выпихнул меня животом за дверь.

Я должна была остаться. Он не умер бы в ту ночь.

Утром я пошла в отель. На работу. Отеля не было. Сгорел ночью. Приехала полиция и пожарники. Вызвали хозяина. Мимо меня проехала полицейская машина, она везла в комиссариат портье. Люди говорили, никто не погиб, кроме поджигателя. На пепелище торчали тлеющие балки.

Я опустилась на тротуар и не могла двинуться. Искры, вылетая из выжженных окон, путались в моих волосах, в моем сознании. Его озарило прозрение правды. Я кричала. Я выкрикнула все. Тогда меня привезли сюда. Больше мне нечего сказать.

Пожалуйста, я могу повторить свои показания. Я не убивала Юзефа Чапского. Сделайте эксгумацию. Я не подливала ему яду в коньяк. У меня не было никаких поводов. Зачем? Если бы Чапский был жив, мне не пришлось бы искать новую работу. Мне нужны были деньги, а не месть его экономке.

Я не убивала Владимира Колдунова, у него было больное сердце. Я не сжигала его останки в отеле «Равийяк». Я первая их опознала. Во рту у него была обгоревшая жвачка. Так я сначала подумала. Это оказалась полурасплавившаяся вставная челюсть. Розовые пузыри стекающей пластмассы. Перстень на руке, сжимающей спичку, от которой якобы загорелся отель. Спичку вы не найдете — сгорела. А я помню жест Колдунова, держащего эту свою спичку-икону. Так он с ней и умер, ее сжимая.

Он сам пришел туда за своей женой — Богоматерью. Я не поджигала гостиницу. Рада, что госпожа Колдунова и сын Колдунова унаследуют состояние князя Владимира. Несмотря на то, что, насколько мне известно, он отписал его церкви, на реставрацию Соловецкого монастыря. Я не следила за госпожой Колдуновой и ее пасынком. Адрес отеля дала мне Илонка. Она же рекомендовала меня князю. Я не знаю, куда переехала Илонка. После замужества она порвала с друзьями. Ее муж — инженер. Заканчивает строительство туннеля под Ла-Маншем. Там их и ищите. Они бежали из Парижа. Наверное, они были в сговоре с Колдуновой. Они планировали, что я приведу князя в отель, а они убьют и сожгут его. Они знали, что он играет со спичками, думали, можно будет свалить на него вину за пожар. Отель был старый, просто развалина. Это княгиня убила князя в гостинице и ее любовник, то есть его сын. А может, не убивали, а у него лопнуло сердце при виде их. Это они также предвидели. Владимир Дмитриевич принес в отель свою икону и спички. Он знал, что княгиня не вернется к нему. Он молился ей, запечатленной на иконе. Она была его Богоматерью, а Богоматерь — это свеча, принимающая огонь Господа, так написано. Monsieur Koldunov, наверное, хотел ее сжечь. Очистить от греха и самому освободиться. Это ведь логично. Зачем было мне поджигать отель, убивать Колдунова и лишаться обеих работ? Конечно, мне здесь хорошо. Изолятор больше моей парижской комнаты. Еда вкусная, кормят регулярно. За меня платит социальный фонд. Вместо прозака я получаю курс электрошоков. Электричество дешевле лекарств. Я знаю, что нахожусь под наблюдением и все, что я пишу, вы передадите дальше, выше. Поэтому, пользуясь случаем, пожалуйста, передайте, чтобы делали круглые пылесосы. Как я намучилась в гостинице. Пылесос цеплялся за двери и мебель, а весит он несколько килограммов. Круглый — катится и не цепляется.

*— А сейчас… — стриптизерша выпростала из тесемок цехинов тощий бюст, — я покажу вам, господа, корень — даже хвост… зла. — Она отвернулась и начала спускать черные блестящие трусики.

Посетители Метафизического кабаре замерли, глядя на сцену. Музыка стихла, свет потух. Ударник перестал отбивать ритм и тоже засмотрелся на красный круг света, выхватывающий из темноты сцены попу артистки. Между ее ягодицами пробивался тонкий, с короткой кисточкой на конце, хвост. Как гибкая веточка, он рос от окончания позвоночника и напоминал удлиненный палец, неуверенно ощупывающий окружающие его выпуклости. Он шевелился, направляемый ритмичными сжатиями попы, пока не нашел дорогу к заднему проходу*. Напрягшись, скользнул в расщелину между ягодицами. Стриптизерша, упав на колени, упершись руками в пыльный пол, качала бедрами. Ударник очнулся и резкими ударами бубна сопровождал конвульсивные движения артистки, которую насиловал собственный хвост. Всхлипнул аккордеон, вспыхнул свет. На сцену выбежал конферансье. Перекрикивая спазматические вопли насилуемой, объявил программу следующего вечера: «Mesdames, Messieurs, приглашаем на завтрашнее представление. Перед вами выступит знаменитая Беба Мазеппо, женщина с двумя клиторами, благодаря которой вы увидите и услышите оргазм стерео!»

*Вход в задний проход, в лабиринт внутри тела. Чем же, как не местом инициации, является обнаженное тело? Мы блуждаем по нему руками в поисках наслаждения, пока не встретим вход в лабиринт, сулящий посвящение в кого-то, в любовь. Лабиринт кафедрального собора в Шартре имеет всего один вход, видимо, на большее теологов средневековья не хватило. В план собора можно вписать изображение человека с распростертыми руками. Это фигура мужчины. У мужчины один вход в лабиринт — анус. Женщину, наделенную анусом и вагиной, символизирует лабиринт с двумя входами, изображавшийся на плитах средневековых соборов редко. Посвященные в гностические мистерии предпочитали идти мужским путем инициации, именуемым дорогой огня, солнечного Аполлона. Женский путь — путь воды, был короче, но требовал от посвящаемого особой предрасположенности, способности легко впадать в дионисийское безумие или попросту в истерическое состояние.