Моя жизнь, или История моих экспериментов с истиной - Мохандас Карамчанд Ганди

Как-то раз он заявил:

— Я, в отличие от вас, не посещал никаких школ и никогда не чувствовал необходимости в знании грамматики, чтобы выражать свои мысли. Вы владеете бенгали? А я владею. Я много путешествовал по Бенгалии. Это я помог людям, читающим только на гуджарати, прочитать труды мудрейшего Дебендранатха Тагора. Я хочу перевести на гуджарати и другие сокровища литературы разных стран и народов. Мои переводы не буквальны, но лично меня удовлетворяет моя работа, если удается передать сам дух оригинала. В будущем другие, те, кто обладает более обширными познаниями, сделают лучше и больше. Но я вполне доволен своими достижениями, и это без знания всякой грамматики. Я владею маратхи, хинди, бенгали, а теперь начал учить и английский. Мне прежде всего необходим большой словарный запас, и вы ошибаетесь, если считаете, что я остановлюсь на этом. Я поеду во Францию и выучу французский язык. Мне говорили, что на этом языке написано множество хороших книг. Если удастся, отправлюсь потом в Германию и выучу там немецкий.

Он мог говорить об этом бесконечно, а его желание путешествовать и учить иностранные языки было поразительно.

— В Америку вы тоже собираетесь?

— Обязательно. Как могу я вернуться в Индию, не побывав в Новом Свете?

— Но откуда вы возьмете столько денег?

— А зачем мне много денег? Я ведь не такой модник, как вы. Мне достаточно небольшого количества еды и кое-какой одежонки. Мои гонорары и пожертвования друзей покроют расходы. Путешествую я всегда третьим классом. Вот и в Америку поплыву на палубе.

Простота Нараяна Хемчандры была такой же искренней, как его откровенность. В нем не было ни следа гордыни, за исключением, конечно, чрезмерно высокой оценки своих писательских способностей.

Встречались мы ежедневно. У нас было много общего. Мы оба были вегетарианцами и часто завтракали вместе. В то время я жил на семнадцать шиллингов в неделю и часто готовил себе сам. Иногда он приходил ко мне, иногда — я к нему. Я стряпал английские блюда, но моего друга могла удовлетворить только индийская пища. Ему не хватало индийского гороха дала. Обычно я готовил суп из моркови или нечто подобное, а его мои вкусы расстраивали. Однажды он где-то достал бобы мунг, сварил и принес мне. Я с удовольствием поел, и так начался наш обмен: я приходил к нему со своими угощениями, а он потчевал меня своими.

Тогда все говорили о кардинале Мэннинге. Лондонскую забастовку докеров удалось прекратить лишь благодаря Джону Бернсу и кардиналу Мэннингу. Я рассказал Нараяну Хемчандре о том, как нравилась Дизраэли простота кардинала.

— В таком случае я должен встретиться с этим мудрым человеком, — заявил Нараян.

— Кардинал — важная птица. Каким образом вы надеетесь встретиться с ним?

— Каким образом? Я точно знаю, как этого добиться. Вы напишете ему письмо от моего имени. Объясните, что я писатель и хотел бы лично поблагодарить его за гуманность. Не забудьте добавить, что я возьму вас с собой: мне понадобится переводчик, ведь я не владею английским языком.

Примерно такое письмо я и написал. Через два или три дня от кардинала Мэннинга пришел ответ. Нам назначили дату аудиенции. Так мы оба явились к кардиналу. Я надел парадный костюм, а Нараян Хемчандра остался верен себе — тот же сюртук, те же брюки. Я хотел было поднять его на смех, но он посмеялся последним и сказал:

— Вы, так называемые цивилизованные молодые люди, слишком трусливы. Великие люди никогда не оценивают человека по его внешнему виду. Им важнее понять, какое у него сердце.

Мы вошли в особняк кардинала, и, как только уселись, высокий, худой и уже пожилой джентльмен появился в комнате и пожал нам руки. Нараян Хемчандра так приветствовал его:

— Не хочу отнимать у вас слишком много времени. Я наслышан о вас и почувствовал необходимость лично выразить благодарность за все то хорошее, что вы сделали для забастовщиков. У меня есть что-то вроде традиции посещать мудрецов по всему миру, и поэтому я решился побеспокоить вас.

Это, разумеется, был мой перевод. Говорил Нараян Хемчандра на гуджарати.

— Я рад вашему визиту. Надеюсь, пребывание в Лондоне вам понравится и вы сможете лучше узнать наш народ. Да благословит вас Бог.

С этими словами кардинал поднялся и попрощался с нами.

Однажды Нараян Хемчандра пришел ко мне в рубашке и дхоти. Моя добрейшая хозяйка открыла дверь, а потом в смятении прибежала ко мне (это была новая хозяйка, прежде не встречавшая Нараяна Хемчандру) и воскликнула:

— Там какой-то сумасшедший желает вас видеть.

Я подошел к двери и с удивлением уставился на своего друга. Даже меня поразил подобный наряд. Однако на его лице не отразилось ни малейшего беспокойства. На нем сияла обычная широкая улыбка.

— Неужели детишки на улице не приставали к вам?

— Да, они какое-то время бежали за мной, но я не отвечал, и они отстали.

Через несколько месяцев, Нараян Хемчандра отправился в Париж. Там он взялся за изучение языка и перевод французских книг. К тому моменту я владел французским на довольно приличном уровне, и потому он дал мне прочитать свои переводы. Это были даже не переводы в полном смысле слова, а всего лишь пересказы.

Затем он все-таки побывал в Америке, как и мечтал. Лишь с большим трудом ему удалось получить билет на палубу. В Штатах его арестовали за то, что он «был неприлично одет»: он вышел на улицу в рубашке и дхоти. Насколько помню, обвинения с него почти сразу же сняли.

В 1890 году в Париже проводилась Всемирная выставка. Я читал о том, как к ней готовились. Мне всегда хотелось увидеть Париж, а потому я решил, что лучше будет воспользоваться сразу двумя возможностями. Главной достопримечательностью выставки стала Эйфелева башня — сооружение из металла высотой почти в тысячу футов. Были, разумеется, и другие любопытные объекты, но башня оставалась среди них главной, поскольку до той поры считалось, что постройка такой высоты не может простоять долго и не рухнуть.

Я слышал о вегетарианском ресторане в Париже и снял рядом комнату на неделю. Средства я расходовал очень экономно как на проезд, так и на осмотр города. Осматривался я почти неизменно пешком, пользуясь картой Парижа и планом самой выставки. Этого оказалось достаточно, чтобы ориентироваться на улицах и найти все основные достопримечательности.

Выставку я запомнил как нечто невообразимо великолепное и огромное. Хорошо запомнил я и Эйфелеву башню, на которую поднимался дважды или трижды. На одной из платформ располагался ресторан, и просто ради того, чтобы с полным правом потом рассказывать, что ел на такой огромной высоте, я растранжирил семь шиллингов.

Точно так же в моей памяти сохранились древние парижские церкви. Их величавость и торжественная тишина внутри поистине незабываемы. Как мне забыть чудесный облик Нотр-Дама, его внутреннюю отделку, его скульптуры? Я подумал о том, что люди, потратившие миллионы на строительство такого прекрасного собора, не могут не любить Бога.