Моя жизнь, или История моих экспериментов с истиной - Мохандас Карамчанд Ганди

Мне доводилось читать о парижской моде и фривольности парижан. Подтверждения этому встречались почти на каждой улице, но соборы и церкви не имели с ними ничего общего. Человек забывал о городском шуме и суете, как только входил внутрь. Даже его собственные манеры менялись — он вел себя достойно и почтительно, проходя мимо кого-то, преклонившего колена перед ликом Пресвятой Девы. Тогда я убедился, что коленопреклонение и молитвы — не суеверия. Преданный Богу не стал бы вставать на колени, обожествляя всего лишь кусок мрамора. Этих людей вдохновляла неподдельная вера, и они молились не камню, но Святой Сущности, символом которой он являлся. Я понял, что своими молитвами каждый из них искренне прославляет Бога.

Не могу не написать несколько слов об Эйфелевой башне. Я не знаю, какой цели она служит в наши дни, но тогда одни ее поносили, а другие хвалили. Помню, что Толстой был одним из наиболее строгих критиков. Он сказал, что Эйфелева башня стала памятником человеческой глупости, а не мудрости. Худшей из отрав он считал табак, поскольку человек, попавший в зависимость от него, готов совершать преступления, на которые не способен даже горький пьяница. Да, спиртное сводит людей с ума, но табак совершенно затуманивает разум и заставляет строить воздушные замки. Эйфелеву башню Толстой отнес к творениям человека, чей разум затуманен табаком. Эта башня не искусство. Она не украсила Всемирную выставку. Толпы собирались поглазеть и взобраться на нее, привлеченные лишь ее новизной и уникальными размерами. Башня стала игрушкой, а нам нравятся игрушки, потому что в душе мы по-прежнему дети. Это и можно назвать целью, которой служит Эйфелева башня.

До сих пор я ничего не рассказал о том, как был принят в лондонскую коллегию адвокатов. Настало время поговорить и об этом.

Студент должен был выполнить два условия, чтобы быть принятым: «придерживаться семестров» (двенадцать семестров, которые продолжались в общей сложности около трех лет) и сдать экзамены. Фраза «придерживаться семестров» на самом деле означала «проедать семестры», то есть посещать по меньшей мере шесть из примерно двадцати четырех ужинов за семестр. Можно было не есть — главное, явиться в назначенное время и присутствовать до конца ужина. Но, конечно же, обычно почти все охотно ели и пили, ведь блюда и вина были отменные. Стоил ужин от двух шиллингов и шести пенсов до трех шиллингов и шести пенсов — две или три рупии. Цена считалась умеренной, поскольку в любом ресторане такую же сумму пришлось бы выложить только за вино. Вероятно, потому что мы в Индии «недостаточно цивилизованны», нас удивляет, что вино может стоить дороже еды. В первый раз я даже удивился, как легко люди соглашаются выбрасывать такие суммы на спиртное. Позже я понял, почему они это делают. Сам же я частенько не ел на этих ужинах вообще: из всего разнообразия предлагаемых блюд я мог выбрать только хлеб, вареный картофель и капусту. Поначалу я отказывался и от этой пищи, но вскоре полюбил ее и даже отваживался просить принести мне другие вегетарианские блюда.

Ужин для старшин юридических корпораций отличался еще бо́льшим разнообразием, чем тот, которым кормили студентов. Я и еще один студент (парс по национальности), тоже вегетарианец, поинтересовались, нельзя ли и нам получать вегетарианские блюда, входившие в меню для старшин. Разрешение было дано, и мы могли отныне есть фрукты и овощи с их стола.

Две бутылки вина полагалось на группу из четырех человек, и, когда стало известно, что я не прикасаюсь к спиртному, все захотели немедленно заполучить меня в свою четверку, чтобы опустошить две бутылки втроем. В каждом семестре устраивался один особенно торжественный вечер с дополнительной порцией спиртного — к портвейну и хересу подавали шампанское. В такие вечера меня просили непременно являться, и я был желанным гостем за любым столом.

Тогда я не понимал, да и до сих пор не пойму, как эти ужины помогали подготовить молодых людей к профессии. В давние времена только нескольким студентам дозволялось участвовать в подобных ужинах. На них царила благоприятная атмосфера для бесед между учащимися и признанными адвокатами, для разговоров со старшинами, для произнесения речей. Студенты получали дополнительную информацию о мире, поданную в изысканной форме, и так улучшались их собственные ораторские способности. В мое время ничего подобного не происходило, поскольку старшины сидели за отдельным столом. Традиция явно потеряла всякий смысл, но в консервативной Англии ее все равно продолжали придерживаться по старой памяти.

Программа была несложной, и новоиспеченных адвокатов в шутку называли «застольными». Все знали, что экзамены стали чистой формальностью. Мне пришлось сдавать два: по римскому праву и по обычному. Для подготовки нам выдавались учебники, которые мы могли уносить домой, но едва ли хоть кто-нибудь всерьез их читал. Я знавал многих, сдававших римское право, затратив на подготовку пару недель, а к обычному праву они готовились, просто листая конспекты по предмету два или три месяца. Экзаменационные билеты содержали простые вопросы, и экзаменаторы не проявляли излишней строгости. Процент успешно сдавших римское право доходил до девяноста пяти или девяноста девяти, а оба экзамена выдерживали семьдесят пять процентов студентов или даже больше. Опасаться провала не стоило еще и потому, что экзамены проводились не один, а четыре раза в год. Никаких трудностей с ними, таким образом, не возникало.

Я же умудрился создать себе проблемы. Мне казалось, что я непременно должен прочитать все учебники, поскольку не хотел остаться обманщиком, не усвоившим эти книги. Кроме того, на некоторые учебники я изрядно потратился. Я решил одолеть римское право на латыни. Вот где пригодилось знание языка, приобретенное за время подготовки к лондонским вступительным экзаменам. Она оказалась полезной и позже в Южной Африке, где пришедшие из Голландии законы практически полностью основаны на римском праве. Так чтение кодекса Юстиниана стало хорошим подспорьем в понимании южноафриканского права.

Мне потребовалось девять месяцев достаточно напряженных усилий, чтобы ознакомиться с трудами по английскому обычному праву. Довольно много времени отнял у меня учебник Брума «Обычное право» — огромный, но крайне интересный том. «Право справедливости» Снелла также имело большое значение, хотя и оказалось сложным для понимания. В «Судебных прецедентах» Уайта и Тьюдора описывались реальные случаи из судебной практики, поэтому книга была не только интересной, но и полезной с практической точки зрения. Мне также показались важными произведения Уильямса и Эдварда «Недвижимость» и «Собственность» Гудива. Учебник Уильямса читался как роман. Еще одним трудом, который, насколько помню, я изучил с таким же неослабевающим интересом уже по возвращении в Индию, стало «Индусское право» Мэйна, однако здесь пока не место для беседы об индийской юридической литературе.

Я сдал экзамены и был принят в коллегию адвокатов 10 июня 1891 года, а 11 июня я зарегистрировался в Высоком суде Лондона. 12 июня я отплыл на родину.

Но, несмотря на все усердные занятия, я ощущал беспомощность и даже страх. Я не считал себя достаточно квалифицированным адвокатом, чтобы приступить к реальной практике.