Император - Олег Кожевников

Натюрморт, который создал Первухин на круглом столе кабинета, смотрелся колоритно и снял у меня раздражение, вызванное задержкой выполнения поставленной перед собой задачи, но это смотрелось нелепо в кабинете императора. Тем более вскоре сюда должен был явиться начальник Петроградского охранного отделения. Поэтому, насладившись произведением Первухина, позитивно подействовавшего на мой настрой, я распорядился:

– А теперь, бестолочь, складывай всё обратно в свой баул. Нечего мой кабинет превращать в дешёвую харчевню. Дай тебе волю, ты ещё миску со щами на письменный стол поставишь! Давай, давай, шевели своими загребущими лапами. И не забудь стол после своих выкрутасов протереть, чтобы на нём не осталось жирных пятен от пакета с пирожками. Сейчас сюда придет жандармский генерал, а ты устраиваешь тут чёрт знает что. Может, попросить его на сутки арестовать наглеца, пачкающего мою мебель, и розгами поучить его уму-разуму?

Пока я разглагольствовал, Первухин очистил стол, побросав всё ранее выставленное обратно в свой портфель. И что меня снова развеселило, достал из него небольшое полотенце, поплевал на стол и стал его тщательно протирать. Ну как можно было обижаться на это рыжее чмо? Я бы так долго внутренне иронизировал по поводу рыжей деревенщины, если бы дверь кабинета не раскрылась и в проёме не возникла фигура старика дворецкого Пахома. Он голосом, отработанным за долгое время службы дворецким, объявил:

– Ваше величество, прибыли генерал Глобачев и полковник Попов. Пригласить их на аудиенцию?

– Да, Пахом, зови. И передай господину Джонсону, чтобы он тоже шёл сюда.

Дверь за дворецким ещё не закрылась, как я, обращаясь к Первухину, сказал:

– Всё, Дима, заканчивай! И пока не появился Максим, посидишь в приёмной. Если ты будешь нужен, в приёмной прозвенит звонок. Тогда без всякого стука и просьб заходишь в кабинет. Понял?

– Так точно!

Первухин вышел, и почти сразу дверь снова распахнулась и в кабинет вошло два человека. Генерала жандармерии я видел в первый раз, а начинающий седеть человек был мне очень близок. Николай Павлович был в полковничьей форме. Весть о том, что он произведён в генерал-майоры, до Петрограда ещё не дошла.

Так как я ещё не успел занять место за письменным столом, то вполне естественно шагнул к генералу и пожал ему руку, а вот Николая Павловича обнял и, похлопывая его по спине, произнёс:

– Рад, рад снова тебя видеть! Джигиты Туземной дивизии тоже тебя часто вспоминали.

А потом, отстранившись от полковника, заявил:

– Ты что же, Николай Павлович, не по форме одет? Три дня назад тебе присвоено звание генерал-майора, а ты носишь ещё полковничьи погоны. Нехорошо! Чтобы завтра же надел генеральскую форму. Если заслужил, то и скромничать не нужно.

Мои действия и слова о генеральском чине Попова были не просто душевным порывом Михаила. Этим я хотел придать больший вес Николаю Павловичу в глазах жандармского генерала. А когда без всякого объявления дворецким в кабинет вошел Кац, я, чтобы придать значительность своему другу, лично представил его жандармскому генералу. При этом знал, что они знакомы и обращаются друг к другу на ты. Но одно дело, когда ты знаешь человека как главу КНП, а другое – когда император представляет этого человека как своего секретаря и министра двора. После ритуала представления я предложил генералам занимать места на стульях у стола. Это был столик для посетителей, совмещённый с письменным. Кац, как обычно, занял место с левого торца письменного стола. Так же, как всегда, когда в кабинете присутствовали посетители, он разложил на столе свой блокнот, готовясь фиксировать основные мысли ведущегося разговора. У меня было много вопросов как к начальнику Петроградского охранного отделения, так и к Николаю Павловичу. И все они касались почти повсеместного недовольства населения Российской столицы. Участились случаи разграбления голодными людьми продуктовых лавок. Вот я и пытался понять причины таких, можно сказать, голодных бунтов. В Малороссии на арене непосредственных боёв, откуда я приехал, с продуктами было всё хорошо, голодающих я что-то там не видел. А вот в тыловом Петрограде начал ощущаться даже дефицит хлеба. Мы с Кацем, зная историю возникновения революционной ситуации, конечно, взяли этот вопрос на контроль, но почему-то эта проблема начала обостряться раньше, чем в известной нам истории. Там хлебные бунты начались в конце декабря и январе, а тут народ начал громить продуктовые лавки уже в ноябре.

Наши знания о причинах первой революции были, конечно, дилетантскими и основывались на убеждении, что это была никакая не революция, а обычный дворцовый переворот. В ходе которого новая буржуазная элита потеснила старую – аристократическую. Исходя из этого, мы считали, что нехватка хлеба была инспирирована специально, чтобы вызвать недовольство населения крупных городов центральной России и прежде всего столицы. Организаторами этой комбинации были верхушка Думы и самые большие денежные мешки. А из объективных факторов нехватки хлеба мы признавали два. Один выдвинул Кац, прочитавший в своё время работу Солженицына – в «Размышлениях над Февральской революцией» он писал: «Установлено, что часть петроградских пекарей продавала муку в уезд, где она дороже, а немало петроградских пекарей вскоре станет большевиками». А также упоминал об организации хлебной блокады Петрограда силами пробольшевистски настроенных железнодорожников. Я тоже кое-что читал по этому поводу и в копилку объективных причин нехватки в столице хлеба добавил и свои сведения. А именно то, что вычитал в какой-то статье. В ней писалось, что игумен Серафим (Кузнецов) в книге «Православный царь-мученик» (издана в 20-е годы в Пекине) утверждал: «Зимой 1917 года сильные снежные заносы замедлили движение поездов, что создало угрозу снабжению столицы». Но всё это были наши с Кацем знания, почерпнутые из книжек, а начальник Петроградского охранного отделения, несомненно, обладал более объективными сведениями.

На мой прямой вопрос о причинах нехватки хлеба в Петрограде начальник охранного отделения ответил: муки меньше не стало, а вот население Петрограда резко выросло из-за мобилизации и беженцев. К тому же случился призыв в армию «очередного возраста хлебопеков», из-за чего «не стало хватать очагов для выпечки достаточного количества хлеба». Это заявление начальника Петроградского охранного отделения генерала Глобачева подстегнуло Каца, до этого молчащего. Видно, задел тот своим заявлением какую-то струнку души моего друга. Как же, кто-то знал больше, чем великий аналитик Кац. По традиции двадцать первого века, он сразу же стал троллить представителя реальной власти империи – засыпать того вопросами, зачастую не связанными с темой нашей беседы. Тот, естественно, поплыл – начал путаться и повторяться. Я уже хотел прийти на помощь генералу, но троллинг прервался сам собой. Дверь кабинета внезапно распахнулась, в проёме возникла фигура Первухина и трагичным голосом воскликнула:

– Государь, беда! Ротмистр убит, карета обстреляна из пулемётов, много погибших всадников вашей охраны!

Выкрик Первухина был как ушат холодной воды. Только сел поговорить с умными людьми о том, как будем ненасильственными методами преодолевать сложившуюся ситуацию, так бац тебе – снова жизнь подсовывает смерть и события, далёкие от гуманизма и мирного города. Где-то в глубине души надеялся, что, ликвидировав финских егерей, я обескровил заброшенную в Петроград германскую агентуру. И, по крайней мере до весны, она будет не в состоянии проводить крупные операции. Отдельные теракты и покушения на императора возможны, но, чтобы их сорвать, достаточно небольших сил и стандартных мер предосторожности. Но нападение на кортеж императора, сопровождаемый сотней джигитов, это крупная операция, в которой задействовано не менее роты хорошо подготовленных бойцов и к тому же пулемёты. Спланировано тоже неплохо, ведь, по существу, поставленная цель достигнута – пассажир кареты убит. Организаторы теракта ведь не знали, что император предпочтёт автомобиль роскошной карете, сопровождаемой брутальными всадниками. Эти мысли промелькнули молниеносно, а затем в душе начала разрастаться тоска и жалость к погибшему Хохлову. «Эх, Генка, Генка, получается, подставил я тебя, – возникла в голове сумбурная мысль. – Хотел как лучше, а получилось очень гнусно и трагично. Думал, прокатишься на шикарной царской карете, отдохнёшь душой от фронтовых будней, перед тем как получишь приказ о назначении командиром мехгруппы. Эх, ротмистр, остановили тебя враги на взлёте, но обещаю, что легче им от этого не станет».