В тени меча. Возникновение ислама и борьба за Арабскую империю - Том Холланд

Его обращение растревожило осиное гнездо. События начали развиваться очень быстро. В 496 г. знать вступила в союз с мобедами, и они вместе вынудили Кавада отречься. На трон взошел его юный брат Замасп. Кавад оказался в самой страшной имперской тюрьме, весьма уместно названной «Замок забвения». «Имя того, кто брошен в его темницы, было запрещено упоминать впредь, и любого, кто произнесет его, ждала смерть»59. Но для Кавада, царя настолько предприимчивого, что он даже позволил себе заигрывать с коммунизмом, это был еще не конец. Он раздобыл комплект женской одежды, ускользнул в обличье собственной жены от тюремщиков и бежал ко двору эфталитов. Там, как и его отец сорока годами раньше, он договорился с ханом о поддержке и вернулся в Ираншехр во главе армии эфталитов. Парфянские династии, прилагавшие все усилия, чтобы не захлебнуться в захлестнувшей их волне маздакизма, оказались бессильными помочь своему юному ставленнику. Замасп был свергнут без боя, ослеплен кипящим оливковым маслом или, возможно, железной иглой и канул в забвение.

Так к 498 г. Кавад снова стал шахиншахом. Но чрезвычайные обстоятельства, в которых оказалось его царство, не исчезли. Империю раздирали религиозные противоречия, социальные беспорядки и династическая вражда, к тому же она стала банкротом. Как же Кавад мог заплатить эфталитам за поддержку? Проблема казалась нерешаемой, даже с учетом его дерзости и предприимчивости.

Но Кавад, как и раньше, оказался на высоте. Не обращая внимания на взрывоопасность положения, он перешел в наступление. Теперь он обратил свой взор в сторону заходящего солнца, решив пересечь западную границу и взять необходимое ему золото там.

Он собрался воевать с единственной в мире империей, которая могла соперничать с его царством.

Когда-то предшественники Сасанидов управляли обширными владениями, простиравшимися до самых берегов Средиземного моря. Им принадлежал Египет, Сирия и даже часть Европы. Память об этом золотом веке уже ослабела, но кое-что в самой Персии не давало забыть о нем полностью: таинственные гробницы и рельефные изображения бородатых царей на скалах. А еще масса колонн в пяти милях к югу от Истахра – «место сотни столбов». Здесь, среди руин, жрецы вырезали надписи, а северная знать приносила жертвы духам древних царей, которые их построили в сказочно далеком прошлом.

Большинство персов не сомневались, что эти мистические предки – Кеяниды. Переписывание истории, имевшее место при Перозе, укрепило это мнение. Но были и другие традиции, совершенно отличные, которые тоже сохранились. Далеко на западе от Ираншехра жили греки – народ, для которого Кеяниды не значили ничего. Они сохранили память о персидском царе по имени Кир. Он был, по мнению их историков, лучшим из правителей60, первым человеком, сделавшим попытку покорить мир. Он умер за пять веков до прихода Христа, но греки хранили о нем память как об образце всеобщего монарха. Он и его преемники обладали большей властью, чем любая династия до них. Один царь даже подумывал соединить Европу и Азию с помощью моста из лодок и завоевать саму Грецию. Он потерпел неудачу, но только временную. Попытка оказалась памятной как пример глобального подхода. Греки лучше персов знали, кто являлся основателем первой мировой империи. Это были не Кеяниды, жившие в «месте сотни столбов», а наследники Кира. У греков было даже собственное название этих руин – «город персов», или Персеполь.

Трудно поверить, что персы ничего не знали об этой альтернативной истории. (Знали или нет Сасаниды о Кире и его преемниках, и если знали, то как много, историки спорят до сих пор; представляется вероятным, что воспоминания со временем стерлись, и немалую роль в этом сыграло переписывание иранской истории в V в. «Место сотни столбов», похоже, является отголоском одного из первоначальных названий Персеполя.) Все, что касалось славы предков, должно было возбуждать их фантазию. Наверняка искаженное эхо того, что греки сохранили в своих мифах о Кире и его потомках, дошло и до преданий Кеянидов: их величие, обширность империи, иногда даже имена. Однако в конечном счете для зороастрийских священнослужителей, которые были ответственны за ведение хроник Ираншехра, история, как ее понимали греки, имела лишь преходящее значение. В игре участвовали намного большие силы, и ставки были, как никогда, высоки. Взлет и падение земных империй – всего лишь тень космического процесса – столкновения между истиной и ложью. Нигде, по мнению персов, не было лучше видно, как отражается эта битва в веках, чем в «месте сотни столбов». К началу правления Кавада хронисты уже пришли к общему мнению относительно того, кто являлся его архитектором. Джамшид, согласно древней традиции, был величайшим монархом всех времен, правителем мира. Его фарр оказался настолько мощным, что хранил от смерти все человечество. Джамшид был избран Ормуздом и имел летающий трон. (Истории о Джамшиде или Йиме с веками усложнялись. Задолго до Заратустры он присутствовал в иранских и индийских традициях как первый человек; в первом мифе он стал после смерти царем подземного мира.) Наконец, после тысячелетнего правления, он возжелал стать Богом, и фарр тотчас его покинул. Дахаг загнал его в угол и уничтожил. Тогда повсеместно воцарились зло и мрак. От павшего царя и его славного правления не осталось ничего, кроме города великих каменных столбов.

Люди стали называть руины «трон Джамшида» (это название Персеполя известно в Иране по сей день). Ответственность за разрушение города была уверенно возложена на поедающего мозги демона, но тем не менее имя подлинного аутентичного преступника всегда холодило кровь благочестивого зороастрийца. Хотя священнослужители Ормузда давно забыли то, что любой греческий историк считает само собой разумеющимся, а именно, что вовсе не демон сжег Персеполь, а вполне земной военачальник, их амнезия не была полной. В Персии имя завоевателя, превратившего дворец в дымящиеся руины, определенно не забыли. Даже спустя восемь веков слава Александра Великого ничуть не уменьшилась. Для многих, не только для Запада, он остался фигурой, обладающей огромной магической силой. В возрасте двадцати лет он был царем отсталого Греческого царства, пять лет спустя стал хозяином империи, основанной Киром, и умер, достигнув границ мира, в возрасте тридцати трех лет. Даже персы, господство которых он сверг, не остались равнодушными к его чарам и славе. При дворе царило повальное увлечение романтическими историями, в которых великий герой, несколько неправдоподобно, имел черты персидского царя. Однако далеко не всем в Ираншехре это нравилось. Для священнослужителей-зороастрийцев идея о том, что завоеватель их земли может считаться героем, была не просто анафемой, а настоящей ересью. Воспоминания об Александре, сохраненные мобедами, были ужасными: преступник, вандал, проклятый: «Он пришел в Ираншехр с насилием, принес войну и пытки, убил царя, уничтожил и сровнял с землей дворец и все царство»61. Возможно, это и не демон, но определенно демоническая личность. Даже отсутствие древних книг, содержащих знания зороастрийцев, приписывалось жрецами не тому факту, что письменность, позволяющая создавать священные писания, появилась совсем недавно, а якобы имеющейся у Александра привычке жечь библиотеки. Хорошо, хоть демон в конце концов канул в ад62.