Мыши - Гордон Рис

— Я думаю, нам нужно закопать его в саду, — сказала мама.

Так мы и сделали. Закопали его в саду.

«Сюрреализм» — только таким словом можно описать то, что происходило в течение следующего часа. Мы с мамой как будто ступили в странный мир Зазеркалья, где знакомая реальность была представлена в форме абсурда и гротеска. Я знала, что все это происходит наяву, но в то же время не могла поверить, что все это происходит наяву.

Вот мы с мамой надеваем резиновые сапоги, чтобы не ступать босиком по липким лужам крови, и, хватая грабителя за ноги, тащим его из-под стола.

Потом обсуждаем, где похоронить его — в огороде или в розарии, — деловито и спокойно, словно речь идет о выборе обоев для моей спальни (в конце концов мы выбрали розарий, поскольку до огорода было слишком далеко, чтобы тащить труп, и к тому же он располагался близко к дороге).

Безжизненное тело грабителя сопротивляется нашим усилиям.

Вот мы с мамой тащим труп (труп! мертвого человека!) по росистой траве, и птицы истерично щебечут в деревьях на рассвете чудесного весеннего дня.

Голова грабителя бьется о бетонные ступеньки, пока мы спускаем его к лужайке и розарию (я морщилась от каждого стука, а потом уговаривала себя: он все равно ничего не чувствует — он мертв, и поняла, что смерть — слишком сильное потрясение для меня, и я не могу избавиться от мысли, что он все-таки чувствует боль).

Вот мама отпрыгнула назад, когда у него с ноги слетела кроссовка и осталась у нее в руке, а потом неуклюже плюхнулась на попу, прямо как в забавном домашнем видео.

Вот мы идем по саду, спотыкаясь и корчась от хохота, пока труп лежит лицом вниз на траве, с вытянутой вперед рукой, как у спортсмена-пловца.

Заходим в сарай за лопатами — на этот раз не для того, чтобы копать грядки, а чтобы закопать труп, зарыть тощего, чахлого двадцатилетнего юношу в известковую почву нашего палисадника.

Возвращаясь с лопатами, мы обнаруживаем большого рыжего кота — прежде мы его ни разу не видели, да не видели и с тех пор, — который слизывает кровь с кончиков пальцев трупа (при нашем приближении он нехотя отошел и исчез, проскочив в невероятно маленькую дырку в изгороди).

Увлеченно копая могилу, мы вдруг видим фермера за рулем нелепого трактора «Хит Робинсон», который, рыча, спускается по узкому серпантину, всего в ста пятидесяти метрах от того места, где мы стояли; мы видим, как он бросает мимолетный взгляд в нашу сторону и салютует нам вытянутой рукой, пока не скрывается из виду.

Мы приветливо помахали ему в ответ, две женщины в заляпанном кровью ночном белье, закапывающие в своем палисаднике труп в половине седьмого утра.

В розарии нашлось достаточно места, чтобы поместить труп, не выкапывая ни одного розового куста. После ночного дождя верхний слой почвы был влажным, и наши острые лопаты легко прорезали его. Почва была жирной и налипала на лезвия, так что время от времени нам приходилось счищать ее подошвами сапог. Однако чем глубже мы пробирались, тем труднее становилась задача. На глубине в два фута земля была не тронута дождем и казалась твердой, как камень.

Я порядком вспотела. Меня подташнивало, кружилась голова, и пришлось снять тяжелый халат, прежде чем продолжить работу. Мы обе были слишком слабы и измотаны бессонницей, чтобы справиться с упрямой землей, и, пока мы безуспешно махали лопатами, день все активнее вступал в свои права. Я начинала чувствовать себя уязвимой, незащищенной от людских глаз, хотя на мили вокруг никого и не было — фермер давно проехал, дорога была пустынной, а окрестные поля тихи и неподвижны, как на фотоснимке. Мне вдруг вспомнилась любимая присказка моей учительницы по религиозному воспитанию: Бог все видит.

Когда мы углубились на три фута, мама остановилась. Ее лицо было красным, дыхание тяжелым после такого изнурительного труда.

— Это недостаточно глубоко, мам, — сказала я. — Звери могут учуять его и откопать.

— Хватит, Шелли. Сейчас нам просто нужно спрятать его. Ведь еще дом не убран.

Мы подтащили тело к самому краю узкой траншеи, а потом столкнули вниз ногами и лопатами; притрагиваться к столь омерзительному предмету руками совсем не хотелось. К моему ужасу, он упал на спину, и я поймала себя на том, что вновь вижу перед собой его худое вытянутое лицо. То же самое лицо и в то же время другое, тронутое смертью.

Глаза были полуоткрыты, но взгляд был стеклянный, несфокусированный. Челюсть, видимо, сместилась от маминого удара, потому что нижняя половина лица была как-то странно перекошена. От полученного перелома рот открылся, и нижние зубы слегка выступали над верхней губой, придавая лицу звериное выражение, как у собаки породы боксер. Левая рука была вытянута вдоль бока, а кисть легла на бедро, как если бы он настраивал гитару, в то время как правая рука так и застыла поднятой над головой — в таком положении он принял смерть, — и он был похож на нетерпеливого школьника, который тянет руку, чтобы ответить на трудный вопрос.

А может, он и в самом деле знает ответ на трудный вопрос, подумала я, самый трудный из всех существующих: что происходит с нами после смерти?

Тесная яма, которую мы выкопали, была недостаточно длинной для трупа с поднятой рукой. Предплечье и кисть торчали из земли — этакий гротескный пятипалый цветок на клумбе. Вместо того чтобы копать дальше, мама осторожно спустилась в яму и попыталась согнуть руку, прижав ее к макушке головы. Посмертное окоченение уже началось, и рука упорно не желала гнуться. Грабитель будто нарочно сопротивлялся ей — даже мертвый.

Мама была ужасно бледной, когда выбралась из ямы.

Мы стали засыпать его землей. Я кидала комья на ступни (одна была в кроссовке, другая в рваном зеленом носке), ноги, левую руку, грудь, только не на голову. Увидев, как мама зачерпнула полную лопату земли и вывалила ему в лицо, я поморщилась (прямо в глаза, в рот!), но тут же одернула себя за такое слюнтяйство.

Он же ничего не чувствует, он мертвый!

Когда мы закончили, юноша навсегда исчез с лица земли. Остался коттедж Жимолость, с его аккуратным палисадником, овальным розарием, где уже набирали бутоны розовые кусты. А вот от трупа не осталось и следа.

Опершись на лопаты, еле живые от усталости, мы устроили себе короткую передышку перед тем, как приступить к следующей малоприятной задаче — нам предстояло отмыть кухню от крови.

И вот тогда я услышала этот звук. Тихий, неясный, похожий на мелодию или трель птицы, а может, и насекомого. Он затих, но вскоре опять зазвучал все тот же набор музыкальных нот. Мы с мамой переглянулись, сбитые с толку. Тишина. И снова эти звуки. Я оглядела ближайшие кусты и цветники, пытаясь понять, что это могло быть, и тут меня осенило. Я знала эту мелодию. Я слышала ее много раз прежде — на улице, в кафе, в ресторанах, в поездах…