Мыши - Гордон Рис

Наконец я протерла запотевшее зеркало и снова взглянула на свое отражение. Дикарь исчез, смытый потоком обжигающе-горячей воды, и в зеркале снова была я, с мягкими и послушными волосами, с лицом, так тщательно отдраенным, что лоснились щеки. В памяти всплыли слова леди Макбет после убийства Дункана: «Вода отмоет нас от этого деяния».

Но она безнадежно ошибалась: вода лишь смыла кровь с ее тела, но не могла изгнать из памяти воспоминания о чудовищном преступлении. Чувство вины за убийство короля в конце концов лишило ее рассудка…

А что станет со мной и с мамой? Удастся ли нам отмыться от того, что мы сделали? Или наш рассудок тоже помутится? Сможем ли мы вернуться к нормальной жизни, зная, что всего в трех шагах от двери гниет в земле тело грабителя? Сможем ли мы солгать полицейским, когда они постучатся в нашу дверь? Способны ли мыши на такую ложь? Могут ли они зажать совесть в кулак и спать спокойно в окружении столь темных тайн?

И тут мне в голову пришла другая мысль. После всего, что мы сделали — убили грабителя, закопали его труп в саду, — может, мы уже вовсе не мыши.

Но в таком случае — кто же мы?

Когда я вышла из ванной, то увидела, как мама юркнула в гостевую комнату с двумя мусорными мешками в руках. Дождавшись ее у двери, я протянула ей свой мешок, в который сложила ночную сорочку и полотенце.

— Возьмешь этот?

— Да, — произнесла она едва ли не шепотом. — Я и свое белье сюда сложу. — Ее лицо было мертвенно-бледным, изможденным, и она вдруг поморщилась от боли, но, прежде чем я успела поинтересоваться ее самочувствием, она проскользнула мимо меня в ванную и закрыла за собой дверь.

Пока я в своей спальне сушила волосы, мне показалось, что я слышу звуки рвоты, но все стихло, когда я отключила фен и навострила уши.

Я переоделась в линялые голубые джинсы и белую блузку, обмотала шею красным шарфом, чтобы скрыть синяки. Хотя день обещал быть теплым, я надела толстые носки и прогулочные ботинки на грубой подошве. Когда я снова зашла на кухню, мне захотелось подстелить под ноги слой пористой резины, лишь бы не ступать на плитки, пропитанные кровью.

Мама все еще была в ванной, когда я проходила мимо, но шума воды я не расслышала. Я уже собиралась спуститься вниз, когда мне на глаза попалась гора из мусорных мешков в дальнем углу гостевой комнаты. Мама нагромоздила их вокруг швабры с ведром, словно мешки с песком, которыми обкладывают зенитки.

Я остановилась. Зрелище странным образом взбудоражило меня. Мне не пришлось долго думать, чтобы угадать причину. В одном из этих мешков находился бумажник грабителя. А в нем, я не сомневалась, можно было найти хоть что-то, проливающее свет на его личность. Его имя. Его адрес. Дату рождения…

Меня охватило внезапное, непреодолимое желание узнать имя грабителя. Узнать имя человека, которого я убила.

Я приложила ухо к двери ванной, пытаясь расслышать, что там делает мама. Я знала, что она сойдет с ума, если обнаружит, что я роюсь в мешках с испачканными кровью предметами после того, как приняла душ и надела чистую одежду. Я услышала, как поползла вверх молния юбки. Похоже, она еще только одевается. Я решила, что она пробудет в ванной еще какое-то время, и на цыпочках прокралась в гостевую комнату.

Я искала мешок с половиком и разбитой посудой, тот самый, в который она сбросила и мобильник грабителя вместе с бумажником. Я опустилась на колени и принялась ощупывать мешки один за другим. Это была какая-то зловещая пародия на Рождество в моем детстве, когда я забиралась под елку и начинала трясти коробки с подарками, пытаясь угадать, что там внутри. Опознать мешок с нашими халатами оказалось несложно, так же как и мешок с резиновыми сапогами. Я подумала, что наконец отыскала то, что мне нужно, но когда развязала мешок, то обнаружила там красную спортивную сумку (уже освобожденную от ее контрабандного содержимого), мраморную разделочную доску, обертку от коробки с лэптопом и всеми забытый красный бант.

Но тут мама закашляла и дернула дверную ручку ванной, так что я подскочила и бросилась вон из гостевой комнаты. Выбежав на лестничную площадку, я окликнула ее на случай, если она слышала мою возню:

— Мам! Хочешь перекусить перед уходом?

Даже одна мысль о еде вызвала во мне тошноту. У меня было такое ощущение, что аппетит исчез навсегда; даже представить себе было невозможно, что когда-нибудь возникнет желание поесть. Уверена, что и мама чувствовала то же самое.

— Нет, милая, — донесся ее слабый голос. — Пожалуй, только кофе. Очень крепкий.

Мама потрудилась на славу, пока я принимала душ. Все следы и пятна крови — на шкафах, кухонном столе, хлебнице, стиральной машине, кафеле над раковиной — исчезли. Она сняла забрызганные кровью занавески (я не сомневалась в том, что они навсегда сгинули в одном из мусорных мешков), и теперь кухня была залита золотистыми лучами весеннего солнца. Прилавки, раковина, сушилка блестели в этом ярком свете, а кухонный пол — который она отскребла и снова вымыла — прямо-таки сиял чистотой.

Мама оставила заднюю дверь открытой, чтобы пол быстрее высох. Я смогла разглядеть, что она вымыла из шланга и патио, на котором отпечатались кровавые следы подошв и следы волочения тела по булыжнику. Распахнутая задняя дверь вызвала во мне ощущение дискомфорта. Что, если на самом деле мы не убили грабителя, а лишь ранили его? Что, если вот в эту минуту он ползет по лужайке к дому? Я подбежала к двери, захлопнула ее и заперла на щеколду, устыдившись своих детских фантазий, но в то же время чувствуя себя бессильной побороть их.

Такое же чудо мама сотворила в столовой и гостиной. Обрывки веревки исчезли с пола. Оба стула заняли свои привычные места. Моя флейта вернулась в футляр, «Русские народные песни» были убраны в ящик табурета, крышка пианино опущена. Содержимое серванта и антикварного бюро было аккуратно расставлено на полках. Ароматическая смесь из сухих лепестков была сметена с пола и возвращена в деревянную чашу на серванте. Осколки разбитой вазы испарились, а некогда стоявший в ней букет из сиреневых сухоцветов теперь перекочевал в точно такую же вазу на лестничной площадке. Все безделушки снова стояли так, как это было накануне вечером, перед тем как я отправилась спать. Каким-то чудом эти фигурки выдержали небрежное обращение со стороны грабителя и не понесли потерь — за исключением миниатюрного коттеджа с соломенной крышей, у которого, как обнаружилось при ближайшем рассмотрении, отвалилась труба дымохода.

Мама снова расставила все мои поздравительные открытки, и я заметила, что она добавила к ним и свою. На открытке была надпись «В этот особенный день», а на лепестках розы мерцали капельки росы. Я раскрыла ее и прочитала мамины поздравления: «Моей красавице, дорогой дочери Шелли. Сладких тебе шестнадцати лет! Пусть этот год запомнится тебе на всю жизнь».

Я иронично усмехнулась. Моему дню рождения было всего несколько часов, а я уже знала, что никогда («Зачем ты это сделала?»), никогда не забуду его.