Девочка с самокатом - Дарёна Хэйл

– Я справлюсь.

Она не оглядывается и не вслушивается в шаги, пытаясь понять, подходит ли Лилит точно так же ко всем остальным и делают ли что-то подобное другие организаторы. Наверняка у каждого из них есть свой любимчик, кто-то, кого они самостоятельно привели в здание бывшей гостиницы, но она об этом не думает. Просто смотрит вперёд и ждёт, когда ворота разъедутся, а потом, когда между ними только-только появляется пока ещё узкая щель, резко отталкивается и устремляется вперёд.

Вместо ветра ей бьёт в лицо пустота.

Пусто везде, куда она только может дотянуться взглядом. Нет, здесь, конечно, есть и заграждения из металлической сетки, и куски арматуры, и выдранные с мясом фрагменты стен, и даже тележки с погнутыми колёсами… Здесь есть всё, только нет живых мертвецов.

– И это паршиво, – подсказывает самой себе Эмбер.

Гоночная трасса – это не короткая дорога от Городка до аптеки, на которой может не оказаться ни одного живого мертвеца (и даже, скорее всего, не окажется). Гоночное трасса – это место, где живые мертвецы окажутся обязательно, для того она и создана, так что если их не видно первые несколько метров… И первые, и вторые, и третьи.

Эмбер теряет счёт тому, сколько раз успевает оттолкнуться правой ногой.

Губчатая обшивка руля становится мокрой от пота.

Небо кажется слишком ярким, серые стены – слишком серыми, а трибуны – слишком тихими, и во всём этом Эмбер чудится какой-то подвох. Она почти спотыкается, когда замечает растекающееся по дорожке пятно насыщенно-бордового цвета.

То есть почему «почти». Она действительно спотыкается, неловко заваливается вперёд, рискуя пропахать носом щербатый асфальт на дорожке. Руки всё ещё держатся за руль, поэтому их дёргает, выворачивает, нога неуклюже и больно ударяется о переднее колесо, и Эмбер требуется несколько суматошных секунд для того, чтобы выпрямиться, выровняться, перехватить самокат по-нормальному – и оглядеться, конечно же, оглядеться.

Здесь по-прежнему безопасно.

Ну, насколько вообще может быть безопасно там, где не так давно кого-то убили. Сожрали. Разорвали на куски. Или просто покалечили, пожалуйста, пусть будет просто покалечили, пусть тот, кто проходил эту трассу до неё, просто запнулся, упал и расцарапал коленку. Ладно?

Эмбер смотрит на кровавое пятно, чувствует тяжёлый запах, который ни с чем нельзя перепутать, и вспоминает дрожащую ладонь Лилит у себя на плече.

Весь мир сужается до размеров одного – окровавленного – куска на асфальте, и она не сразу замечает, что прямо позади этого мира стоит тёмный мотороллер. Или, скорее, прадедушка мотороллера. Пра-пра-прадедушка. Его круглая передняя фара разбита, похожее на клюв крыло над передним колесом – покрыто бахромой облупившейся краски, колёса на грубой резине кажутся слишком огромными, руль – прямой как палка, поджарые бока отливают ржавчиной на солнце. Волоча за собой самокат, Эмбер подходит ближе. Она старается не наступить в кровавую лужу, вообще на неё не смотреть и не думать, в частности – не думать о том, кому этот древний мотороллер принадлежал.

У неё почти получается.

В прошлом заезде на трассе валялся велосипед. Хороший, добротный велосипед, и Эмбер отлично помнит, как им объясняли: можете воспользоваться всем, что найдёте. И она надеется, честно надеется, что мотороллер – из той же серии, что и велосипед, можно воспользоваться, если найдёшь и захочешь, вот только кровь немного выбивается из этой картины.

Эмбер совершенно точно не хочет знать, чья эта кровь, но вместе с тем радуется, что перед ней не мотоцикл и тем более не мотоцикл с люлькой. Ей чертовски стыдно за эту радость, и всё-таки.

Время тянется, как резиновое, когда она осматривает мотороллер со всех сторон, пытается проверить его на предмет бензина и способности двигаться. Двигатель тихо взрыкивает, и с этого момента время несётся как сумасшедшее: если зомби слышат какой-нибудь звук, они несутся в сторону звука. Эмбер быстро складывает свой самокат, наспех закручивая болты предохранителя, устраивает его на багажнике мотороллера, перехватывая болтавшейся там толстой верёвкой, и садится в неудобное, скрипучее седло, похожее на брусок, обтянутый кожей.

Её расчёт прост, как каша, которой их кормят на завтрак. Если до сих пор ей не встретилось ни одного мертвеца, значит, все они ещё ждут впереди. И, несмотря на то, что своего бывшего хозяина мотороллер не спас, она всё равно должна попытаться. Может быть, она уже потеряла бесконечное количество драгоценных секунд или даже минут – Эмбер честно не знает, как долго смотрела сначала на блестящую кровь, потом на облезшие бока и удивительно прямой руль, – но это не важно. Она согласилась участвовать в этих гонках не потому, что хотела быть первой. Она согласилась участвовать в этих гонках, потому что ей было нечего делать.

И конкретно сейчас ей просто хочется остаться в живых.

Она кое-как разбирается с педалями и рычагами. Мотор, расположившийся между её ступней, снова рычит, руль приходится удерживать с силой, но с первых же метров становится ясно: скорость, которую может развить это доисторическое чудовище, самокату не снилась. И шум, который он производит, тоже не снился, но на шум уже наплевать, несмотря на то, что зомби чаще всего реагируют именно на него и, видимо, совсем скоро рванут ей навстречу. После трёх поворотов, в каждый из которых тяжеленный мотороллер входит с трудом, до финиша остаётся не так уж и много. И, судя по пустоте вокруг, все зомби именно там. Эмбер всё равно с ними встретится, и тут уже шуми не шуми.

Ветер бьёт ей в лицо, выворачивая ноздри и губы, сносит слёзы к вискам. Ей не помешали бы очки, такие спортивные, на пол-лица, с плотной резиновой подкладкой, которые она видела лишь на картинках, потому что в реальной жизни даже обычные, круглые, в самой простой оправе стоят столько же, сколько еда на три дня. Но сейчас ей не нужно платить за еду, сейчас ей самой неплохо платят за каждую гонку, и Кристофер недавно обмолвился, что скоро их выведут из гостиницы – в рейд по магазинам, где они смогут купить всё необходимое.

«Если, конечно, выживут», – думает Эмбер.

Она разгоняется, и тяжёлый руль в её руках начинает ходить ходуном. Пальцы скользят, ноги сводит от напряжения. Эмбер привстаёт. По привычке ей хочется отклониться назад, как на самокате, но вместо этого нужно наклоняться вперёд. Она пригибается к рулю, смотрит только вперёд, и боковое зрение не способно увидеть больше ничего, кроме смазанных разноцветных полос.

Эмбер слышит, как стучит её собственное сердце. В висках, в ушах, в горле, на языке, под коленями и на кончиках пальцев. Гулкий, ритмичный стук – абсолютно везде, гулкий стук и хриплый рёв мотора, и взволнованные крики трибун, и рваное, нечеловеческое рычание живых мертвецов.

Они и правда все столпились на финише. Не замерли плотной группой у ворот, нет, это же мертвецы, каждый – сам по себе, они не умеют группой и тем более плотной. Они разбрелись кто куда, бродят между завалов и роются между завалов, пытаются вскарабкаться на ограждение, бессильно скалятся в сторону визжащих трибун… Оборачиваются к Эмбер. Протягивают к ней руки.