Я пытаюсь восстановить черты - Антонина Пирожкова

Прогулки по платформе стали для нас излюбленным занятием, и я не только зимой, но и весной, и летом часто прибегала к Лёле, чтобы вместе с ней пойти встречать московский поезд, проходивший через Боготол один раз в день. Встречный поезд в Москву проходил через нашу станцию ночью. Так постепенно, начиная с 8-го класса, Лёля Лыткина стала главной моей подругой. Однажды на праздник масленицы Лёля пригласила меня к себе покататься на лошадях. Обычно во время масленицы многие катались на лошадях, а также на санках по улицам с крутым спуском. Лошадей Лыткин любил норовистых. Он запряг тройку, посадил нас с Лёлей в повозку, сам сел на сиденье спереди и отпустил поводья, давая лошадям свободу. Он любил быструю, даже лихую езду. Мы с Лёлей замирали от страха, а он, проехав город, вылетал в поле или лес и мчался как вихрь, разбрасывая кругом комья снега.

Однажды я пришла к Лёле домой и увидела, что она с отцом во дворе и Лыткин уговаривает ее сесть на лошадь и покататься по двору. Он хотел научить ее не бояться лошадей. Лёля никак не соглашалась сесть, и я, чтобы показать ей, что это не страшно, попросила Лыткина посадить на лошадь меня. Он подвел лошадь к крыльцу, и с крыльца я легко забралась верхом. Седла не было, только попона. Лыткин шел рядом с мордой лошади и провел ее кругом по двору. Увидев, что я не боюсь и сижу хорошо, он отошел в сторону. Последний раз я ездила верхом в 1920 году, когда у нас в селе Боготол была белая лошадь. А теперь шел 1925 год и мне было шестнадцать лет, но навыки остались, и страха не было. Я проехала еще один круг по двору, и вдруг лошадь рванулась в сторону и вынесла меня за ворота. Никто не обратил внимания, что ворота были открыты. Лошадь помчалась по железнодорожному пути прямо по шпалам. Какое-то время я держалась, а потом сама свалилась с нее, боясь, что лошадь унесет меня далеко и может столкнуться с поездом. Хорошо помню, что, свалившись, я ударилась головой о шпалы, и хорошо, что не о рельсы. На какое-то время я, должно быть, потеряла сознание. Лыткин бежал за лошадью, что-то кричал, а когда подбежал ко мне, то, забыв про лошадь, поднял меня, отнес на руках домой и положил на Лёлину постель. Ноги и руки были целы, а на затылке — шишка. Кажется, мама Лёли прикладывала к шишке медный пятак и холодное полотенце. Скоро я пришла в нормальное состояние, мы пообедали, а вечером с Лёлей пошли на вокзал встречать московский поезд; на этот раз проезжала какая-то группа актеров, направлявшихся, наверное, на гастроли. Они были очень нарядно одеты, особенно актрисы, и вели себя весело и свободно, и мы смотрели на них как на людей из какого-то другого мира. Возвратившись домой, я ничего не рассказала маме о своем приключении, но после истории с лошадью Лыткина со мной что-то произошло, я стала бояться лошадей и, когда видела всадников, душа моя замирала — я могла даже остановиться как вкопанная. Со временем это чувство прошло, но много лет мне не представлялось случая садиться на лошадь.

Летом 1925 года мы всей семьей ходили на наш участок окучивать картошку. Думаю, что до него было не менее пяти верст, и мы шли пешком. На поле были люди из тех, кто получил землю под картошку. Они не были нашими знакомыми, но тем не менее мы вместе разожгли костер и вскипятили чайник, а потом сели обедать. Ели то, что взяли с собой из дома, и много разговаривали и смеялись. Всем было весело. Тяпки для окучивания, большой чайник, ведра и даже часть продуктов были привезены на телеге. Видимо, у кого-то была лошадь. Помню, как мы возвращались домой опять же пешком и по дороге напали на земляничную поляну. Ягод было так много, что можно было лежать на траве и есть землянику горстями. Когда мы ею просто объелись, то начали собирать в корзину, чтобы сварить варенье на зиму. Очень скоро набрали половину корзины, но вдруг где-то прогремел гром, и мама заторопилась домой. Так было жалко уходить, но пришлось. Много раз в жизни мне приходилось видеть земляничные поляны в разных местах России, но такого изобилия крупных, сладких и ароматных ягод нигде больше не встречала. Такова была Сибирь — край не тронутого еще изобилия.

Осенью мы еще раз отправились на наше поле, чтобы собрать урожай. Все, кто сажал там картошку, ехали вместе на нескольких телегах. За несколько часов выкопали весь урожай, а в перерыве на обед разожгли несколько костров и пекли картошку на углях. Ели с солью и хлебом; картошка, печенная на костре, да еще на свежем холодноватом воздухе, казалась необыкновенно вкусной. Уже под вечер, после просушки на солнце картофель собрали в мешки. Сколько у нас получилось мешков, не помню, но, во всяком случае, картошки оказалось достаточно на всю зиму и весну для нас и животных — коровы и поросенка. Однажды этой же осенью у нас потерялась корова, и мама была в отчаянии — ведь корову мог задрать волк, что не раз бывало в нашем городе. Оставив нас с Борисом дома, мама с Игорем и Олегом ушли искать ее в поле и, только когда совсем стемнело, пригнали корову домой.

Так прошло лето 1925 года и начались занятия в девятом классе. К счастью, в последнем классе нас никаким практическим навыкам не обучали, и можно было спокойно учиться. Я по-прежнему была отличницей и по-прежнему не отказывалась от подготовки по математике отстающих учеников, которых мне посылал Михаил Николаевич Штамов. Он разрешил мне заниматься с учениками в своем классе на втором этаже. Закончив занятия, я спускалась в актовый зал и уже из него выходила на улицу. Иногда в актовом зале я встречала единственную дочь Михаила Николаевича Софью, которая была года на два моложе меня. Она училась музыке у преподавательницы и разучивала упражнения на стоявшем в актовом зале рояле. Я оставалась послушать ее игру. Я могла целый час слушать простые гаммы, и это ничуть мне не надоедало. Мне так хотелось научиться играть, что я чуть не плакала, но денег, чтобы платить учительнице музыки, у нас не было.

Зимой 1925 года в городе открылся Народный дом, в котором было организовано несколько кружков: по литературе, по рисованию, по вышивке и шитью, по труду. В этом последнем занимались изготовлением моделей планеров, самолетов, кораблей и приобретали навыки плотницкой и столярной работы. Именно в этот кружок записались мои братья Игорь и Олег. Мы же с Ниной Дейхман, Лёлей Лыткиной, Мишей Раюшкиным и другими выбрали литературный кружок, где обсуждались прочитанные книги и происходило знакомство с вышедшими уже при советской власти книгами и стихами. Руководитель кружка учил нас декламации.

Там же, в Народном доме, проводились праздничные концерты и вечера для молодежи. На одном из таких вечеров были танцы, викторина и игра в почту. В ходе этой игры всем участникам раздают номера, которые прикалываются на грудь или на рукав. Даже не зная ни имени, ни фамилии, можно написать записку одному из участников, проставить на ней его номер и бросить в «почтовый ящик». Когда все записки собраны и желающих отправить записку больше нет, участник, выбранный «почтальоном», вынимает записки из ящика и выкрикивает номера тех, кому они предназначены. Они подходят и забирают свою почту.

К своему удивлению, я получила три или четыре записки. По номерам я приметила тех молодых людей, которые в записках приглашали меня танцевать. Я отказывалась, потому что не умела танцевать. И только в одной из записок говорилось, что меня хочет проводить домой Дима, и я согласилась. Этого молодого человека я раньше не видела, он был симпатичный и даже красивый, и я с ним познакомилась. Оказалось, что он приехал в гости к своим родственникам, а учится в Мариинске.