Яд персидской сирени - Инна Бачинская

— Так ты против? — перебил Добродеев.

Монах задумался, запустил лапу в бороду, поскреб там и сказал горько:

— А у нас есть выбор?

— В таком случае предлагаю обсудить, с чего начать, — деловито сказал Добродеев, не входя в философские рассуждения насчет выбора.

— Это элементарно, Леша. Начнем с посещения адресного бюро на предмет выявления данных о Тарнавской Виктории Алексеевне — может, она все еще находится в городе, жива-здорова и прекрасно себя чувствует. Поэтому самое простое — адресное бюро. Это раз. — Монах загнул толстый мизинец на правой руке. — Идем дальше. Знаешь, когда вырубается комп, то перво-наперво надо проверить питание. То есть всунут ли шнур в розетку. В смысле, от простого к сложному. Затем мы попытаемся накопать инфу про семейство Мережко. Кто в наличии, адрес, сплетни с выходом на соседей и сотрудников. Это по твоей части. Два. — Он загнул безымянный палец. — Кроме того, я не прочь взглянуть на материалы дела об убийстве, любопытства ради. Это опять по твоей части, ты у нас местная знаменитость, персона грата, так сказать, тебе везде рады. Сможешь? Есть ходы в судебный архив?

Добродеев кивнул — найдем.

— Добро. В таком случае три. — Монах загнул средний палец. — Нам известно, что Тарнавская работала в цирке. Что за цирк, Леша? Насколько мне известно, никакого цирка у нас в городе нет. Видимо, приезжий шапито, не помнишь?

— Помню. Это был городской цирк, зиму работал в городе, летом выезжал на гастроли. Давно закрылся.

— Нужно разыскать в городском архиве список работников, возможно, не все уехали. В смысле, цирк уехал, а клоуны, как говорит народная мудрость, остались. Обросли хозяйством, женились или попросту вышли на пенсию. Они-то и будут нашим источником полезной информации. Это четыре. — Он загнул указательный палец и покрутил кулаком с оттопыренным большим пальцем под носом у Добродеева. — Еще интересные мысли?

— Пока нет, все ясно, — подумав, сказал Добродеев.

— Короткий путь к истине — самый неправильный, — назидательно произнес Монах. — Британские ученые доказали, что девяносто процентов окружающей действительности против человека. Поэтому, если повезет, обломы начнутся уже в самом начале, и тогда придется на всю катушку задействовать интеллектуальный потенциал Клуба. Раз уж я остался. С чего начнем, коллега?

* * *

…Ночь была удивительно тихая. Со светлого неба сияла полная луна. Ни ветерка, ни шелеста. Тишина и сумасшедший запах персидской сирени. Татка сидела на подоконнике, уткнувшись подбородком в коленки, смотрела на луну. Ей казалось, что она чувствует лунный свет на лице, на руках, даже внутри, что она дышит лунным светом. Иногда она переводила взгляд на руки, они были бледно-бесцветными, а ногти голубоватыми, и она с удивлением думала, что никогда не видела своих рук в лунном свете. Она думала, что лицо ее тоже голубоватое и бесцветное, как у вампира, и о том, что хорошо быть вампиром: живешь своей жизнью, делаешь что хочешь, никого не боишься. Кусаешь и пьешь кровь. Она представила себе, как впивается зубами в шею Веры… почувствовала во рту солоноватый привкус крови и услышала треск жемчужного колье. От ненависти перехватило дыхание и тонко запищало в ушах. Она замотала головой, отгоняя видение. Черт с ней, пусть живет. Главное — вырваться отсюда. Теперь вся надежда на Шухера. Теперь только ждать и не думать о том, что он мог уехать из города, помереть, сменить адрес. Ждать и надеяться, что он получил письмо. Он всегда был славный малый, безобидный, он поможет, старая дружба не ржавеет. Славный и странный, не от мира сего, как говорил Визард. Визард… Улыбающееся лицо Визарда возникло в голубоватом свете луны, он кивнул, и Татка зачарованно кивнула в ответ.

— Привет! — сказал Визард. — Скучаешь?

— Ты где? — спросила Татка.

— Я везде. С возвращением. Долго ждать пришлось. Ты как?

— В порядке. Оклемалась. Написала Шухеру. Помнишь Шухера?

— Помню. Странный малый.

— Ага. Я ему написала, теперь жду. Уже три дня. Хочу найти маму. Сама не думала, что получится, адрес вдруг вспомнила и сбежала от этого… Володи, друга Веры.

— Муж?

— Нет, муж — Паша. Сейчас в больнице, после аварии. Уже девять месяцев в коме. Он был нормальный, не то что эти…

— Потом расскажешь.

— Расскажу. Ты меня помнишь?

— А ты меня?

— Помню, конечно. — Татке кажется, она слышит смешок. — Ты была красивая и безбашенная, учил тебя, учил, и все без толку. Ты очень изменилась?

— Не знаю. Наверное. Ты знаешь, где я была?

— Знаю. Плохо было?

— Плохо. Я два раза резала вены, думала, все, не могу больше. Откачали.

— Бедная. Сочувствую. Теперь все позади, нужно идти дальше.

— Ты на меня сердишься?

— Сначала сердился. Ты заплатила. Теперь уже нет. Я тоже виноват. Глупо получилось.

— Спасибо. Она хочет отправить меня назад. Тетя Тамара умерла, она меня ненавидела. И Верка ненавидит. Только отец меня любил. И мама… я не знаю, почему она ушла. Я найду ее, если успею.

— Найдешь. Ты сильная.

— Не очень. Ты не представляешь, что это такое. Целых семь лет! И ни разу никто не пришел. Никто. Даже ты.

— Я не мог. Забудь. Это прошлое. Сейчас надо думать о другом.

— Что мне делать?

— Быть осторожной. Смотреть и слушать. Что-нибудь подвернется.

— Я хочу спросить… ты ее любил?

— Я ее даже не помню. Так, попалась случайно. Я же говорю: глупо получилось. Знаешь, какие мы, мужики…

— Прости меня, ладно?

— Уже простил.

— Придешь еще?

— Приду. Жди.

— Я тебя люблю.

— Я тебя тоже люблю. Скоро утро, иди спать…

Он почувствовал свет через сомкнутые веки. Свет был красным. Между ним и светом была тонкая грань — подрагивающие веки. Он медлил, пытаясь осмыслить себя, повторяя: «Это я», воспринимая вдруг проявившиеся шумы окружающего мира и теплое пятно солнца на щеке. Лето, подумал он. Я проснулся. Шумит дерево. Капает кран. Пахнет крахмальной простыней. Где я? Кто я?

Он открыл глаза и не увидел ничего. Мгновенный укол страха — он ослеп! Чувство облегчения, испарина на лбу; белый потолок, нечего видеть, потому что там ничего нет. Пусто. Он повел взглядом и в белесом тумане увидел окно и зажмурился — свет резанул по глазам. Окно было открыто, шевелилась от сквознячка белая полупрозрачная занавеска. Он снова открыл глаза, осторожно, чуть-чуть, и стал смотреть, как она мерно колышется взад-вперед, словно дышит, как скребет едва слышно по полу. Живая, подумал он. Занавеска живая! За окном солнце и ветер. Лето. Шелестит дерево. Он скосил глаза и увидел металлический ящик с проводами и резиновыми трубками, в окошечке пробегала бесконечная ломаная линия; поднял взгляд и увидел капельницу. Больница!